— Точно! Именно он. Бунты в рабочих кварталах городов Сипанги — его рук дело. Вынудил даже правительство пойти на переговоры — анархисты там теперь официальная политическая сила, подмяли под себя профсоюзы, вынудили принять прогрессивное рабочее законодательство...

— Там еще этот, как его... Усатый человек со страшными глазами! Уткин? — продолжая жевать коку с соусом, уточнил Иван.

— Гусев! — мой ассистент, оказывается, был даже в курсе дел, настолько далеких от нашей необъятной родины. — Действительно — жуткий тип. Они там надоили кучу денег с "жирных котов", и спонсируют дочерние партии по всему миру. К каждой стране — индивидуальный подход... Где-то на выборы идут, где-то берут под контроль улицу, в других местах — занимаются диверсиями и саботажем.

— Раубаль на этой волне к власти и пришел, — Царёв потянулся за стаканом, в котором плескался тинто ди верано — освежающий напиток из вина, содовой, льда и лимона. — Обвинил их в поджоге здания Капитула анархистов, вывел на улицы своих сторонников-кнехтов... Люди были напуганы, а наш талантливый художник из Виндобоны — единственный, кто указал на виновника и сделал хоть что-то. Тут анархисты просчитались.

— Просчитались. Алоиза всерьез никто не воспринимал, — мы отвлеклись от темы, но кто может быть более интересным собеседником, если речь идет о глобальной политике, чем правитель одной шестой части мира? — Я тоже, если честно. Ну, кто он в конце концов такой? Ну да, он из Ордена, но — кто считает кнехтов за самостоятельную силу? Когда в последний раз кнехт становился Великим Магистром? Усики еще эти... Рисует, кстати, неплохо, говорят. И знаете что? Я могу понять его реваншизм и желание изменить условия мира с Альянсом и их союзниками, прекратить выплаты по репарациям, но этот его пунктик по поводу финикийцев... Сумасшедший дом. Какая-то детская травма?

Царёв вытер руки салфеткой:

— Вы меня совсем не слушали, шеф. За это его и полюбили тевтоны — он показал им виноватых. Тех, на ком можно выместить горечь поражения, за чей счет можно поживиться. Анархисты, финикийцы... Скоро он разорвет мирный договор и примется наращивать армию. Алоиз Раубаль — очень опасный человек. Я говорил с дедушкой — Артур Николаевич считает, что до новой Великой Войны осталось лет десять, много — пятнадцать. Протекторат, и все, кого они подомнут, против Альянса и Арелата с Руссильоном, возможно — Сипанги. Задача Империи — сохранить нейтралитет во всем этом кошмаре... И сделать так, чтобы по Итилю ходили пароходы, а не бурлаки...

— А вы... Хм! Нейтралитет и не участие в военных союзах — это ведь ваша официальная доктрина... Манифест после коронации и всё такое... — шестеренки в моей голове крутились с бешеной скоростью. — И Наталю мы помогали только косвенно — Легион — это ведь не танковая армия и не пехотный корпус...

— Да, да, да и многие в правительстве и Сенате считали такое мое решение ошибочным! Заключить официальный союз, поддержать Конгрегацию против лаймов и их прихлебателей... Знаете, что президент Грэй месяц назад подал заявку на вступление в Альянс?

— Проклятье, — сказал я. — Как думаете, долго бы продержался нейтралитет Империи после того, как всем стало бы известно, что вас убили анархисты? Те самые, которые до этого пытались подорвать изнутри могущество Тевтонского Ордена, имеют огромную популярность на Сипанге и чуть ли не официально лобызаются с президентом Грэем? Тем самым Грэем, который месяц назад подал заявку на вступление в Альянс, под крылышко лаймов?

Царёв даже жевать перестал:

— Погодите-ка! — сказал он. — Под таким углом я на всё это и не смотрел.

— Кошмар, правда? — залпом выпив весь свой тинто ди верано, я встал и одернул китель. — Нужно перехватить Изабеллу Ли до концерта. Не одного меня тут играют в темную.

Я и не знал, что в Саркеле так много любителей джаза. Огромная толпа осаждала Филармонию, тщетно надеясь пробиться внутрь, хоть одним глазком поглядеть на заморское диво — Изабеллу Ли, золотой голос Сипанги.

Меня не интересовали места в зале, мне нужно было за кулисы, и потому после кафе "Каркассон" мы с Царёвым ошивались некоторое время в скверике у этого храма музыки, выискивая жертву. Он нашелся — тот самый седой деловитый мужичок в потертом рабочем фартуке, с цигаркой в зубах. Иногда его зовут Петрович, иногда — Кузьмич, иногда — Николаич, но он совершенно точно имеется в каждом подобном учреждении и является незаменимым специалистом. Там подкрутить, здесь приколотить — Филармония рухнет без такого человека.

И обычно такой человек не против подзаработать, тем более, если от этого никому не будет вреда. Ну что плохого может случиться, если он пропустит за кулисы журналиста и фотографа, да еще и аккредитованого Имперским географическим обществом?

— Только, значицца, в неглиже артисток не фотографировать, и бардак в подсобке — тоже, — погрозил он пальцем, пряча купюру в карман и поправляя картуз.

Так что в назначенный час я и Царёв просто обогнули всю толпу саркельцев и гостей города у парадного входа и постучали в небольшую дверку цокольного этажа. Прямо в лицо мне вылетело облачко табачного дыма, и хриплый голос произнес:

— Давайте-давайте, значицца, пока тихо...

Мы прошли в пыльный полумрак закулисья. Как и многие старорежимные постройки, Филармония была разгромлена при Ассамблеях, а теперь, при Новой Империи, восстановили фасад и зрительный зал. Внутри, там, где не видит публика, всё пребывало в совершенно раздолбанном состоянии. В паркете пола не хватало дощечек, из балок торчали гвозди, одна из труб текла сквозь пропитанную жидким стеклом тряпку в подставленное под нее ржавое ведро.

— Отменно, — сказал я. — Обстановочка у вас.

— Фотографировать не смейте! — погрозил пальцем наш проводник.

— А то что — Император увидит? — не сдержался Царёв.

— Ты Императора не трожь! — нахмурился театральный работник. — За такое можно и в зубы! Величество, болезный, за нас страдает, а ты...

Брови Ивана поползли вверх, но он ничего не сказал.

— Там — гримерки, у этих дверей ждите, никуда не лезьте до конца выступления... Вон, слышите — она уже орёт, значицца, надрывается, как баба на сносях, Изабелла ваша. Сорок минут надрываться будет, потом уже, может, и уломаете ее на это, как его... Энтервю! Она до денег шибко падкая, значицца, ей мэрия отвалила за концерт многие тыщщи!

Как будто он сам до денег был не падкий.

Мы еще некоторое время шли по коридору и поднимались по винтовой лестнице. Оставив нас у фанерной двери, театральный мастер на все руки скрылся где-то под сценой — что-то починять и подкручивать. Я заглянул в дырку на месте замка и заморгал от неожиданности: там, в довольно приличном коридоре — с зеленой дорожкой, деревянными панелями и целыми люстрами, стоял Мишаня! То есть охранников было двое, но второго я не знал, а Мишаню — помнил еще по Золотому острову. Отпечаталось его лицо в моей памяти — уж больно высокой была та лестница на пути к товарищу Шельге, у подножия которой мы с ним и пересеклись.

Теперь исчезли и последние сомнения — Саламандра продолжает работать с анархистами.

— Гроул, — сказал вдруг Иван.

— Что — "гроул"? — удивился я.

— Вот мужчинка этот сказал, что Ли там на сцене надрывается, как баба на сносях. А это — гроул. Джазовый стиль пения. Она вообще — большая молодец, талант.

— Ну да. Золотой голос Ассинибойна и всей Сипанги. Утопила целый пассажирский лайнер.

— Однако!

Мы слышали, как безумствует зал — едва смолкали звуки очередной композиции, как народ принимался орать и рукоплескать, и стучать ногами... Это вам не рафинированная публика из кают первого класса. Это имперская провинция! Но стоило раздаться новой барабанной дроби, загудеть контрабасу, а Изабелле Ли взять первые ноты следующей песни — устанавливалась тишина, чтобы потом снова взорваться бурей аплодисментов.