Стеценко сунул руку в седельную сумку и запихал в рот хороший ломоть копченой колбасы.

— Жрать — жру, но смотреть не могу, — глотая вязкую мясную слюну проговорил он.

— А что там про этих ученых? Откуда у него такие сведения ?

— Вроде как от Вассера... — пожал плечами Стеценко. — Через Вассера многие неофициальные лекарства идут, он и клиентов на тот остров поставляет — состоятельных. У него сеть гостиниц по всему югу, туда заселяются пациенты, а потом он или караванами, или сначала морем, а потом — железной дорогой и снова — караваном доставляет их на остров. Но в последнее время у него вроде как проблемы — по крайней мере Престо так и не смог выйти на связь с посредниками в Яшме. Если б смог — я б ему и даром был бы не нужен.

Он поймал наши растерянные взгляды и озадаченно проговорил:

— Что я не так сказал? Или что вы не так сделали?

— Видишь ли, разлюбезный мой господин Стеценко... Мы тут с господином Царёвым как из Аркаима выехали — так на дела этого Вассера всё время натыкаемся. Какая-то очень уж таинственная и могущественная фигура получается!

— А то! Никто его не видел, но все про него говорят... — Стеценко снова запустил руку в седельную сумку, извлек оттуда баклагу с молодым эвксинским вином и стал жадно хлебать, обильно проливая на грязное хаки. Отдышавшись, он спросил: — А вы-то, командир, каким хреном за Каф выбрались?

— Этнографическая экспедиция. Исследуем нравы и обычаи местного населения... — усмехнулся я.

— Ну-ну, — оскалился мерзавец Стеценко. — И как успехи?

Я обвел взглядом лошадей, добычу, весь наш арсенал и хмыкнул:

— Пока что занимаемся сбором образцов и нарабатываем навыки работы в чуждой имперскому ученому среде... Кажется, получается неплохо!

— Хы, — подавился вином Стеценко.

— Хо-хо! — откликнулся я.

А Иван захохотал от души, сбрасывая напряжение. Глядя на его сверкающие голубые глаза и задорную улыбку, мы тоже не выдержали — и ржали уже все вместе, ровно до тех пор, пока к нам не решили присоединиться еще и лошади.

Стеценку мы нарядили в трофейный полосатый халат, на голову намотали кусок ткани — то ли на манер чалмы, то ли — в стиле шапочки Гиппократа... Так или иначе,его бы и родная мать не узнала с посиневшей от побоев физиономией и в таком наряде... Спутником и проводником он оказался бесценным: мне вообще пришло в голову, что после окончания войны и до своей командировки в Наталь, мой зам, видимо, промышлял тут не совсем законными делами... Может быть, нанимался проводить караваны контрабандистов, или что-то вроде этого? И потому особенно странным казалось его пленение.

— Ладно, ладно! Мы накурились в чайхане кальяна с анашой, — признался, наконец, Стеценко, спустя пару дней путешествия. — Это всё Престо, ненормальный, настаивал — мол, местный колорит, местный колорит... На Сипанге-то опий в основном ценят, а башибузукская анаша и не знакома им вовсе... А меня такая тоска взяла — не знаю, тошно стало от осознания того, чем приходится заниматься мне, боевому офицеру! Ну я и дал слабину, тоже употребил. Вот и взяли нас тепленькими... Не курите, дети, анашу — до добра это вас не доведет, загребут вас башибузуки и примутся жарить эл тиферет Баал!

— Кто кретин? — спросил у Стеценки я.

— Я кретин, — покладисто согласился он.

Вообще, последний отрезок пути был богат на откровения. Царёв, например, рассказал — не называя имён, конечно — что его дядюшка-дедушка уже вовсю договаривался о женитьбе внучатого племянника, вовсе не спросив его мнения. Более того — невесту для Ванечки Крестовский нашел где-то за пределами Империи, как подозревал юноша — какая-то ханская дочка, или может, чадо сердара из богатых портовых городов южного побережья Леванта, или — басмаческого бея, а может и вовсе — хунхузского вана... Мало ли завидных невест на Востоке?

— А ты вроде как богатенький сынок, да? — спросил Стеценко.

— Богатенький сирота, — не стал отнекиваться Царёв. — Вот дедуля и тешит себя розовыми матримониальными мечтами — чтобы и правнуков понянчить, и семейные, скажем так, активы приумножить. Честно говоря, я уже устал отмахиваться от его вопросов: нравятся мне брюнетки или нет? Разве ж, в этом дело?

— Так и попросил бы ее фотокарточку! Если барышня ничего, да к тому же с приданым — и думать нечего! Нужно брать! — категорично заявил Стеценко.

— Вот и брали бы! — насупился Царёв. — А я по любви хочу! Чтобы души ну... Гармонировали!

— Вон, поручик-то наш сколько вертелся, как уж на сковородке — нос воротил, от эвксинских красоток бегал, любви-романтики дожидался. А Валевские всё одно своего добились — подсунули ему доченьку... А он аж пищит от радости всякий раз, когда на ее портрет любуется. Когда думает, что никто не видит.

— Ваня, — сказал я. — У меня появилось некая внутренняя твёрдая уверенность, что вон то дупло, в котором, кажется, имеется гнездо диких пчел, удивительным образом эргономично подойдет под телеса нашего временного попутчика.

— А я слыхал, шеф, что укусы пчел невероятно полезны для здоровья! — с серьезным видом кивнул Царёв.

— Это не пчёлы, — Стеценко погрозил нам пальцем. — Это шершни. Смертоубийство затеяли, земляки? И вообще — что значит "временный попутчик"? Требую зачисления в штат экспедиции. Раз уж спасли — то ставьте на довольствие. Вещевое, денежное... Чтоб выслуга лет шла и всё такое прочее. А то ишь — сначала из плена спасать, потом -в дупло пихать... Это, наверное, кафский воздух плохо на мозг влияет, вызывает приступы кретинизма — одни в быка меня запихать хотели, другие вон — в дупло!

— И на какую должность в экспедиции претендуете? — поинтересовался я.

— Заместитель командира! А как же? А какую еще? Ты же без меня не справляешься, сразу видно! Личный состав распустил, трофеи вон едва ли не бросил, махоркой снабжение не наладил...

— Что значит распустил? — удивился Иван. — И на кой черт нам махорка, если мы некурящие?

— Положено! — отрезал Стеценко.

Так мы и коротали время в пути. Зелени становилось всё меньше, горы постепенно превращались в каменистые холмы, холодные, чистые ручьи и озера сменялись редкими родниками и небольшими речушками. Для того, чтобы найти дичь для ужина и топливо для костра с каждым днем приходилось прикладывать всё больше усилий. Кафский хребет незаметно сменился полупустынным Левантским нагорьем.

Мы сняли горские костюмы и достали привычную нам одежду: серый френч и галифе для Царёва и родное хаки для меня и Стеценко. У здешних кланов башибузуков имперская форма уже не вызывала приступов ярости. Эти если и отправляли свою молодежь за Лимес — то только от большой нужды, как несколько лет назад, во время гражданской войны. Но тогда мало кто вернулся, чтобы поделиться ненавистью и страхом, которые внушили им проклятые эмперьял. Почти все полегли, едва-едва успев обагрить свои клинки кровью... Полегли в том числе и моими усилиями.

Ак-эфенди — "белые господа", в основном — уроженцы Протектората, встречались нам время от времени по дороге. Один раз мы имели честь засвидетельствовать своё почтение партии землемеров-тевтонов, которые проводили геодезические изыскания для будущей железной дороги Сидон-Шемахань-Элам, второй раз — приветствовали археологическую экспедицию из Виндобоны.

Активность орденцев заставляла нервничать, учитывая инцидент с поездом и непонятные схемы Вассера. Эти подтянутые ребята в единообразной одежде были точно такими же археологами, как мы — этнографами. Хотя, уверен — копать они копали. Страсть верхушки Ордена к древним артефактам, манускриптам, храмам и гробницам была хорошо известна.

— Как так вышло, что все вокруг поклоняются Баалу, а Шемахань не отступает от веры предков? — спросил Иван.

— Ну что значит — не отступает? Что-то около половины шемаханцев — баалопоклонники. А среди местных кочевых и оседлых кланов кое-кто тоже не приемлет медного быка, и молится Джа. Правда, их меньшинство... Но — народ там отчаянный, за традиции готовы биться в кровь... — с неким уважением, обычно несвойственным его циничной натуре, проговорил Стеценко. — А так — рельеф местности и упертость шемаханцев. Эти гордецы уже лет триста как заперты внутри одной-единственной долины, которая раза в три меньше обычной имперской провинции, а всё поминают времена, когда Шемаханское царство простиралось от самого Кафа до Финикии.