— Только что расстался с вашим другом, загадочным капитаном Шеппи, — сообщил он, чеканя каждое слово в подражание самому Шеппи. — Думаю, мне удалось втолковать ему кое-что. Я сообщил ему, что, кем бы он ни был, никаких прав командовать моими людьми у него нет.

Гай молча взглянул на Гарриет. Та смотрела в окно.

Инчкейп, наслаждаясь собой, крутанулся на каблуках и растянул губы в сердитой улыбке.

— Разрешение жить и работать здесь, — сказал он, — дано нам на тех условиях, что мы не занимаемся никакими сомнительными делами. Прекрасно понимаю ваше желание поучаствовать в чем-нибудь более драматичном, чем преподавание, но это невозможно. Просто невозможно. Нравится вам это или нет, вы здесь по брони военнообязанных и должны подчиняться приказам. Моим приказам.

Продолжая молчать, Гай взял бутылку țuică и стал искать стаканы. Инчкейп поднял руку:

— Я не буду.

Гай поставил бутылку обратно. Инчкейп принялся натягивать перчатки.

— Если вы хотите помочь миссии с расшифровкой или бумажной работой, никто не будет против. Кларенс возится со своими поляками. Никаких возражений. Вообще никаких.

Покончив с перчатками, он еще несколько мгновений разглядывал белую шелковую подкладку своего котелка, после чего добавил:

— Правительство его величества сочло нужным определить нас сюда. Наш долг — выполнять свою работу здесь как можно дольше. Готов биться об заклад, что Шеппи вышвырнут из Румынии прежде, чем он успеет изменить свои взгляды. Что ж! — Он откинул голову назад и улыбнулся уже мягче. — Вам уже нет нужды встречаться с Шеппи. Я разобрался с ним. Вам больше не будут приходить записки об этих собраниях. И поверьте мне, это к лучшему.

Он надел шляпу, побарабанил по ней пальцами, грациозно развернулся и ушел.

Гай вновь взглянул на Гарриет.

— Да, это я ему рассказала, — призналась она. — Той ночью, когда ты ушел с Дубедатом. Я боялась, что тебя забрал Шеппи. Мне было страшно.

Не говоря ни слова, Гай вышел в прихожую и взял пальто. Она шагнула к нему, но он открыл дверь.

— Мне пора.

Гарриет обидела его холодность.

— Что же, мы не пойдем в парк?

— У меня нет времени. Меня ждут студенты. Мы с Дэвидом в час встречаемся в «Двух розах». Можешь присоединиться, если хочешь.

Когда он ушел, Гарриет испытала такое отчаяние, какого не знала даже до брака. Она взяла на руки рыжего котенка, который теперь составлял ей компанию, и прижала его к горлу.

Они нашли этого котенка на улице; он куда-то брел сквозь снегопад. Гай считал, что он принадлежал к поголовью диких кошек, которые жили в полуразрушенных зданиях на площади, но в тот момент они находились довольно далеко от площади. Супруги взяли котенка домой. Он тут же стал котом Гарриет — ее малышом, ее идолом, ее alter ego. Когда его брал на руки кто-то другой, он превращался в злобный комок когтей. Гай боялся его, и котенок, понимая, кто здесь главный, яростно кусал его. Когда Гай, забывшись, садился в кресло, котенок взбирался по спинке и вцеплялся в его шевелюру зубами и когтями, и Гай звал на помощь жену.

Гай восхищался Гарриет, которая уверенно брала котенка на руки, и он никогда не кусал и не царапал ее. Самое главное — не нервничать, говорила она.

— Можешь кусать остальных, но не меня, — заявила она котенку. — Меня кусать нельзя.

Котенок, уставившись на нее своими любопытными глазками, казалось, признал, что имеет дело с равной.

Хотя Гай и продолжал опасаться котенка, всё же он гордился зверьком, который у него на руках превращался в комок гнева. Он восхищался его золотистым мехом и тем, как он буквально летает по квартире. Деспина, неизменно готовая разделить любую радость, утверждала, что это самый выдающийся кот на свете. Если Принглам придется покинуть Румынию, она готова забрать его себе и заботиться о нем.

Теперь Гарриет стояла, глядя в французское окно, за которым открывался вид на заснеженный дворец, и воображала, что будет, если Гай бросит ее. Она ощутила прилив нежности к котенку — как будто это была единственная оставшаяся у нее любовь.

— Я тебя люблю, — сказала она. — Всем сердцем.

Котенок глядел на нее испытующе.

— Потому что ты дикий, — добавила она, — и теплый. И живой.

И, разумеется, потому, что Гай восстал против нее.

Она размышляла о том, что Гай попросил Кляйна узнать, что произошло с Сашей Дракером, и именно ради этого он собирался встретиться с ним и с Дэвидом в «Двух розах». Он так и не забыл о случившемся — хотя ей самой хотелось обо всем забыть. Он верен своим друзьям, но (сказала она себе) равнодушен к своей жене. Все эти люди — Дэвид, Кляйн, Дракеры, Дубедат и прочие — были его соратниками, он принадлежал им. У нее же не было никого, кроме рыжего котенка.

В то же мгновение, однако, она взбунтовалась против подобных мыслей. Посадив котенка, она позвонила Кларенсу в Бюро пропаганды и сказала:

— Гай собирался погулять со мной в парке, но ему пришлось уйти на встречу. Вы не согласитесь прогуляться со мной?

— Почему же, я с радостью.

Кларенс был доволен возникшим предлогом покинуть кабинет. Вскоре он явился и отвез ее в парк.

Было начало марта. Ветер понемногу стихал. Всё больше людей выходило на улицу, а няньки снова стали выводить детей погулять на свежем воздухе. Снег не выпадал уже две недели, но старые сугробы, почерневшие и покрывшиеся ледяной коркой, всё никак не таяли. Они слишком задержались. Люди уже устали от снега.

Шагая по дорожке, проходившей под террасой Инчкейпа, они взглянули вверх и увидели летние стулья и цветочные корзины, заваленные снегом. Повсюду свисали сосульки, словно бахрома из мечей. Однако в воздухе пахло скорой весной. Со дня на день вместо снега должен был прийти дождь и начаться таяние.

Дойдя до голубятен, они остановились, чтобы полюбоваться абрикосовыми голубями, которые уже распушали свои замызганные хвосты, кивали и изгибали нежные, отливающие золотом шейки. Их воркование было слышно издалека. Снег соскальзывал с ветвей плачущих ив, росших за голубятнями. Душистая акация, всю зиму простоявшая в сугробе, снова явилась на свет божий и демонстрировала прохожим стручки, похожие на высохшую банановую кожуру.

У озера под каштанами дети кормили голубей. Единственный продавец, торговавший орехами и тминными кексами, спрятал руки в рукава короткой фризовой куртки и медленно поднимал то одно, то другое колено, словно маршировал на месте. Ноги его были так плотно обмотаны тряпками, что он двигался словно страдающий подагрой. Дети напоминали меховые шарики. В ушах у девочек были сережки, на белых меховых воротниках красовались ожерелья и брошки, поверх перчаток были надеты браслеты. Один из мальчиков властно стукнул по земле тростью с золотым набалдашником, и голуби испуганно вспорхнули. Совершив короткий полет протеста, они быстро спустились на землю, опасаясь, что еда исчезнет. Между клевками они курлыкали и спаривались.

Неожиданно Гарриет ощутила прилив восторга от приближающейся весны и тут же поняла, что их с Гаем ссора не имеет никакого значения. Когда они шли по мосту, с которого был виден грязный лед водопада, она остановилась, оперлась на перила и сказала:

— Всё так чудесно. Я хочу… я хотела бы быть…

— Тем, чем не являетесь? — патетически провозгласил Кларенс.

— Нет. Тем, чем являюсь. Тем, что теряется за моей женской глупостью. В каком-то смысле я такая же дурочка, как Софи или Белла.

Кларенс рассмеялся.

— Наверное. Таковы уж женщины, и мы любим их именно такими.

— Не сомневаюсь. Но не считаю, что существую для того, чтобы услаждать ваше чувство превосходства. Я живу, чтобы удовлетворять свои собственные требования к себе, и они, кажется, выше, чем ваши — к себе. Если я не нравлюсь вам такой, какая я есть, мне всё равно.

Кларенса эта речь не впечатлила.

— Но вам же не всё равно, — сказал он. — В этом и беда. Женщины хотят нравиться. Они не могут быть собой.

— А вы, мой бедный Кларенс, не можете быть ничем, кроме себя.