Увидев нового гостя, Дагдейл встал и заявил, что ему уже пора.

— У вас еще много времени до поезда, — запротестовал Гай. — Выпейте еще бренди.

Он принялся торопливо разливать бренди, но Дагдейл был непреклонен. Он сказал, что ему нужно успеть забрать багаж.

— Прежде чем вы уйдете, мы должны спеть «Auld Lang Syne», — объявил Гай.

Ему сообщили, что этот гимн поют на Новый год, но Гай отмахнулся. Поддавшись его энтузиазму, все встали, а Дагдейл позволил затащить себя в круг.

Освободившись, он с деловым видом спросил:

— Где мое пальто?

Пока он одевался, Якимов вновь сел и подлил себе бренди. Заметив это, Гарриет сказала:

— Вы, наверное, хотите проводить своего друга на вокзал.

— Что вы, дорогая моя, Яки неважно себя чувствует…

— Вам лучше проводить его.

Тут даже Якимов понял, что ему предлагают уйти. Он печально вылил в себя остатки бренди и позволил натянуть на себя пальто.

Когда они ушли, Гарриет и Белла открыто выразили свое возмущение, чем совершенно ошарашили Гая.

— Да о чем вы? — вопрошал он.

Когда они сказали, что его оскорбили, он расхохотался:

— Яки сам не понимал, что говорит.

Гарриет и Белла не желали его слушать, а Никко их поддержал. Остальные мужчины не собирались вмешиваться в обсуждение. Женщины настаивали на том, что Гай должен отказать Якимову от дома.

Гай молча улыбался и ждал, пока буря утихнет. Когда они наконец умолкли, Кларенс заметил:

— Якимов недавно пришел в Центр помощи Польше и выдал себя за польского беженца. Я ссудил ему десять тысяч.

— Он всё вернет, — легкомысленно ответил Гай.

Оказавшись на улице, Якимов заметил:

— Кажется, меня только что выставили за дверь. Совершенно не понимаю почему.

Дагдейл не проявил никакого интереса к его словам. Подзывая такси, он равнодушно спросил:

— Полагаю, вас надо куда-то подвезти?

— В «Атенеум», дорогой мой. Надо заглянуть к княгине Т.

Пока они ехали по площади, Якимов спросил:

— Скажите, дорогой мой, — конец месяца, сами понимаете, — малость поиздержался — вы не одолжите бедному Яки пару леев?

— Нет, — отрезал Дагдейл. — Последние пятьсот ушли на чай.

— Если у вас найдется несколько пенни или франков…

Дагдейл не ответил. Когда такси остановилось, он открыл дверь и дождался, пока Якимов выйдет.

— Прекрасный вышел день, — сообщил Якимов, оказавшись на тротуаре. — Премного благодарен. Увидимся, когда вы будете возвращаться. Угощу вас в ответ.

В ответ на эту речь Дагдейл захлопнул дверцу, и автомобиль двинулся дальше. Якимов толкнул дверь гостиницы; она прокрутилась, и он вышел обратно. Несколько мгновений он глядел вслед такси. Если бы у него хватило духу назвать настоящий адрес, его могли бы довезти до дома.

Он пустился в путь. Резкий, стылый зимний ветер кусал его за нос и трепал полы пальто. Подняв воротник и спрятав свой обледеневший нос, он пробормотал:

— Бедный Яки уже староват для такого.

После того как последние рождественские гости ушли, в квартире Принглов зазвонил телефон. Гай взял трубку. Это была Софи. После ужина она так и не пришла.

Гарриет уже скрылась в спальне, оставив Гая одного в гостиной.

Сидя за туалетным столиком, Гарриет слушала голос Гая — встревоженный, заботливый, практически умоляющий, и в ней вновь пробудился гнев, вызванный Якимовым. Белла говорила, что на месте Гарриет она бы положила конец этим отношениям. Гарриет решила, что час пробил. Она вышла в гостиную и спросила:

— Что случилось?

У Гая был серьезный вид. Он прикрыл рукой трубку и пояснил:

— У Софи депрессия. Она хочет, чтобы я пришел к ней. Один.

— Посреди ночи? Скажи ей, что об этом не может быть и речи.

— Она грозит, что сделает что-то с собой.

— Например?

— Выпрыгнет из окна или примет смертельную дозу снотворного.

— Дай мне поговорить с ней. — Гарриет забрала трубку. — Что случилось, Софи? Вы ведете себя очень глупо. Если бы вы и вправду собирались что-то сделать, то уже сделали бы, а не разговаривали.

Последовала долгая пауза, после чего Софи, всхлипывая, ответила:

— Если Гай не придет, я прыгну из окна. Я всё решила.

— Так давайте же.

— Что?

— Ну как же, прыгайте.

Софи в ужасе ахнула.

— Ненавижу вас, — сказала она. — Сразу же вас возненавидела. Вы жестокая женщина. Бессердечная.

Раздался грохот брошенной трубки.

— Мне надо идти, — мрачно сказал Гай. — Неизвестно, что она сделает, если я не приду.

— Если ты уйдешь, то, когда вернешься, меня уже здесь не будет.

— Ты ведешь себя абсурдно. Я ожидал от тебя большей рассудительности.

— Почему же?

— Потому что женился на тебе. Ты — часть меня. Я ожидаю от тебя того же, чего ожидаю от себя.

— То есть ты принимаешь меня как должное? Так, значит, ты глупец. Я не потерплю больше этих выходок Софи. Если ты уйдешь, уйду и я.

— Не веди себя как ребенок.

Он вышел в прихожую и стал натягивать пальто, но двигался как-то неуверенно. Собравшись, он замер в нерешительности, глядя на нее с тревогой. Она ощутила триумф: так он всё же осознал, что совсем не знает ее! — но подавила в себе это чувство и отвернулась.

— Дорогая! — Он вернулся в гостиную и обнял ее. — Если это тебя расстроит, конечно, я никуда не пойду.

— Но тебе ведь надо идти, — ответила она. — Я не хочу, чтобы ты всю ночь волновался из-за Софи.

— Что ж! — Он посмотрел в сторону прихожей, потом на Гарриет. — Я чувствую, что должен пойти.

— Я знаю, поэтому мы пойдем вместе, — сказала она, как и планировала с самого начала.

Входная дверь в дом была отперта, дверь в квартиру Софи подперла книгой. Услышав шаги Гая, Софи тихо и печально окликнула: «Входи, chéri». Гай открыл дверь шире, и Гарриет увидела, что Софи сидит в постели, набросив на плечи розовую шелковую шаль. На столике у кровати стояла фотография, которая во время визита Гарриет лежала лицом вниз. Это был портрет Гая.

Софи улыбалась, пусть и печально, и явно уже пришла в себя. Она склонила голову набок, хлюпнула носом и уже начала говорить, как вдруг заметила Гарриет. Ее лицо переменилось. Она повернулась к Гаю.

— Твоя жена — чудовище, — сказала она.

Услышав это, Гай рассмеялся, а Гарриет остановилась в дверях.

— Я подожду тебя внизу, — сказала она.

Минут пять она ждала в вестибюле, после чего вышла на улицу и быстро пошла прочь, не замечая, куда идет. Первые несколько сотен ярдов она не чувствовала ни холода, ни страха перед безлюдными улицами — ее несло вперед чувство обиды: после таких слов Гай всё же решил остаться с Софи и до сих пор был с ней.

Гарриет твердо решила не идти домой. Она обнаружила, что вышла на Каля-Викторией и шагает в сторону Дымбовицы, после чего спросила себя: что же дальше? В этой стране женщины почти нигде не появлялись без сопровождения, и ее появление в гостинице в этот час, без багажа, вызвало бы подозрения. Ей могли даже отказать в комнате. Она подумала о своих знакомых — Белле, Инчкейпе, Кларенсе, но ей не хотелось идти к кому-либо из них и жаловаться на Гая. Инчкейп проявил бы сочувствие, но не захотел бы вмешиваться. Кларенс неправильно бы ее понял. Куда бы она ни пошла, это было бы обвинением, выдвинутым против Гая. Она подумала, что для нее и Кларенса жизнь бесконечно сложна; они берегли себя — и ради чего? Гай же просто жил.

Размышляя о том, что в Кларенсе она увидела собственное желание убежать от жизни, она вдруг ощутила отвращение к самой этой идее. Она понимала, что вела себя с Софи наихудшим образом. Она не пыталась польстить Софи, не демонстрировала собственную уязвимость, не желала ее помощи. Она не открывалась ей, а ведь в этом случае Софи, оказавшись в сильной позиции, могла бы открыться ей в ответ.

Неужели ей действительно не хватает доброты? Неужели Софи была права, назвав ее чудовищем?

Она закрылась, а теперь оказалась не способна защитить себя. Она повернулась и медленно пошла обратно к дому Софи. Когда она подошла к нему, Гай как раз вышел наружу. Он взял ее руку и положил на свою ладонь.