— Розмари Донахью. — говорю я, продолжая смотреть на отражающий металл на своей руке, мои инициалы выгравированы на кончиках пальцев. — Вы составили отчет о ее вскрытии, верно?

— Это конфиденциальная информация. Я не могу просто сказать вам что-то подобное. — Он спорит, борясь со своими ограничениями.

Мышцы на моей челюсти тикают дважды, когда я наклоняю голову влево, хруснув шею.

Моя рука бьет вперед, внезапно и сильно. Моя рука защищена от удара сталью, защищающей ее снаружи, но я все еще чувствую, как металл впивается в его скулу.

Через нас проходит свист воздуха, когда его голова резко поворачивается влево от удара. Из его рта вырвался стон боли вместе с малиновой жидкостью. Он разбрызгивается на пол, на его рубашку. Я, наверное, выбил зуб.

Кожа, на которую ударил, треснула, кровоточащая из неприятного пореза, который уже начинает опухать, становится обожженно-красным.

Я кладу руки по обе стороны от его стула, наклоняюсь так, чтобы мое лицо было близко к его лицу, качаю головой и цокаю языком.

— Неправильный ответ, Говард.

Что-то острое, словно электричество, пронзает мое тело, а его глаза вспыхивают от страха.

Адреналин от осознания того, что он сейчас боится за свою жизнь, заставляет мои пальцы ног подгибаться в сапогах. Я мог бы жить за счет этого. Его страх. Я мог бы питаться им, как голодная гребаная собака.

— Я спрошу еще раз, — говорю я, вставая во весь рост, — Розмари Донахью. Ее вскрытие.

— Да! Да! Я делал ее вскрытие! Почему это имеет значение?! Это была просто передозировка. — Он отчаянно кричит.

Я киваю: — Хорошо, это действительно хорошо, а теперь скажи мне, почему ты забыл упомянуть оборонительные раны на ее теле?

Шок отражается на его лице, как будто точки, почему мы здесь, наконец-то соединяются. Он знает, что мы что-то знаем. Вопрос в том, будет ли он настолько глуп, чтобы лгать нам в лицо?

С коротким покачиванием головы: — Не было. Это была просто передозировка.

Я был почти рад, что он снова солгал.

Еще один резкий, убийственно сильный удар попадает в то же место. На этот раз он действительно выплюнул зуб, может, два. Вес кастета делает мои удары еще хуже.

Этот гнев, который я всегда так быстро выпускаю, был там какое-то время, убегая каждый раз, когда я открываю глаза. Я злюсь на продавцов и водителей. Все и ничего.

И каждый раз, когда я наношу эти удары, каждый раз, когда я причиняю кому-то боль, я рисую их. Люди, которые дали мне мою фамилию, и все, кто к ней привязан.

Те, кто сделал меня всего лишь запасным.

Я меняю направление, впиваясь диким ударом в его ребра, я клянусь, что мои уши могли слышать, как они трещат внутри его груди. Сокрушительная боль в костях, которая заставляла меня чувствовать, будто я принимаю лучший наркотик на планете. Ничто не могло омрачить эту эйфорию.

— Я был там, подонок ты ебаный, — выплевываю слова, — я видел ее тело до того, как приехала полиция. Ее ногти окровавлены и грязны от царапания чего-то. В синяках, будто ее держали. Ты снова собираешься лгать мне? Обещаю, если ты это сделаешь, то пожалеешь об этом. Хочешь верь, хочешь нет, Говард, но я отношусь к тебе снисходительно по сравнению с тем, что сделал бы мой друг.

— Я не лгу, — его легкие с трудом хватают воздух, — клянусь, все мои выводы были в отчете. Вот и все! — Кровь капает изо рта на белоснежный лабораторный халат.

Интересно, когда он сегодня утром гладил свои брюки, он думал о том, чтобы потом испачкать их кровью.

Если бы он хотел быть сложным, то и мы могли бы сделать его сложным.

— Не говори, что я никогда тебя не предупреждал.

Я отворачиваюсь от него, злясь, что не могу заставить его выдать больше информации.

— Он весь твой. — бормочу я.

Дать Тэтчеру добро на то, что придумал его извращенный разум. Я не был настолько жесток, чтобы отпустить его первым. Я по крайней мере пытался дать доброму доктору шанс.

Щелчок его оксфордов отскакивает от деревянного пола. Вес его зловещих намерений вибрирует от стен этого офиса. Я прислоняюсь спиной к стене, отдыхая там, и смотрю, как Тэтчер участвует в одном из своих любимых занятий.

Заставлять людей истекать кровью.

Он снимает свой пиджак, бросая его на стол, и не торопясь закатывает рукава до локтей. Все это часть ментальной игры, в которую он играет.

Мы были хорошим контрастом, он и я. Он был холоден и расчетлив. Я был инстинктивной и горячей жестокости.

Идеальная пара социопатов.

Говард яростно качает головой: — Какое тебе дело?! Давайте, мальчики, подумайте об этом. Если кто-то узнает, что вы напали на меня, ваше будущее будет разрушено! — Он отчаянно возражает: — Она просто богатая девчонка. Просто какая-то глупая девчонка, у которой передозировка, наверное, все время на вечеринках, вы знаете таких!

Воздух становится холодным, не слышно ни звука, кроме его затрудненного дыхания. Из-за него, как безмолвная вода, из тени движется Сайлас. Его черный капюшон скрывает его лицо, когда он хватается за волосы Ховарда, резко скручивая их в своей хватке.

Одним плавным движением он откидывает голову назад, доктор протестующе стонет.

— Ее звали Розмари. И она была не просто девчонкой. — Голос у него грубый, не быстрый и резкий, как у Тэтчер, и не саркастический, как у Рука. Он грубый, грубый, потрепанный и побитый. Он полон страданий и мести.

— Она была моей. А теперь ты увидишь, что происходит, когда кто-то трахается с вещами, которые принадлежат мне. — Он рычит ему в ухо.

Тэтчер хватается за круглый табурет возле стола в морге, садится на него и катится перед связанным мужчиной. Подобно тому, как поступил бы врач при осмотре пациента. Сайлас снова отступает, скрестив руки, прислонившись к стене, продолжая наблюдать.

— Вы скромно зарабатываете, не так ли, доктор Дисил? Шестьдесят штук в год? Предположительно больше здесь, в Пондероз Спрингс. Это приятная жизнь для ваших двух сыновей, не так ли? Сколько им лет? Пять и десять? — спокойно спрашивает он, вежливо ожидая ответа.

При этом он достает свернутую черную кожаную сумку. Расслабленными руками он расстегивает пряжки сбоку, переворачивает их и медленно начинает раскручивать их на столе. Металл предметов внутри ловит лунный свет, мерцая в темноте, как смертоносные звезды.

— Ты извратился, маленькое дерьмо… — шипит Говард, пытаясь встряхнуться со стула.

Длинные ледяные пальцы Тэтчера пробегают по его коллекции туда-сюда: — Я спрашиваю, потому что ваши руки жизненно важны для вашей работы. Я лучше всех знаю, насколько важны руки в искусстве расчленения, поэтому я присоединяюсь к вам, доктор Дисил.

Я скриплю зубами, наблюдая, как доктор разглядывает все сложные лезвия на своем столе. Его кадык качается.

— Все еще не научился переставать играть с едой перед рутиной, не так ли, Тэтч? — говорит Рук, продолжая осматривать офис.

Тэтчер лишь усмехается, продолжая задавать вопросы. Залезть в его голову — половина удовольствия для него. Он не просто хочет заставить их истекать кровью снаружи, он жаждет страха внутри.

— Мой отец подарил мне этот, — говорит он, беря один из ножей, — ты знаешь моего отца, не так ли?

Вопрос заставляет доктора дрожать,

— Да, я так и предполагал.

— Видите ли, с этим ножом я мог бы использовать этот крошечный крючок и воткнуть его в плоть на вашей спине, прежде чем сдирать с вас кожу. Я был на рынке в поисках новой пары кожаных ботинок.

— Я ничего не знаю! Это бессмысленно! — Говард продолжает, его голос дрожит при мысли о том, что Тэтч превратит его в пару ботинок.

Покончив с поддразниванием, он хватает более толстое длинное лезвие, на мгновение чувствуя его в руке, прежде чем схватить доктора за запястье, чтобы удержать его. Точно и почти грациозно Тэтч разрезает первую костяшку мизинца. Кусок придатка беспомощно падает на землю.

Белая кость быстро покрывается фонтаном крови, брызнувшей из того, что осталось от его мизинца. Нечеловеческий крик вырывается из него, когда он смотрит на свою руку, ужасаясь тому, на что мы готовы пойти.