Я застигнул черную пуговицу на плечие слушая, как Тэтчер говорит мне на ухо.

— Ты меня слушаешь?

Нисколько.

— Да, что-то насчет пропажи твоих рубашек. Ты спрашиваешь меня, взял ли я их? Поскольку это был бы серьезно ошибочный вопрос, я бы никогда, и я имею в виду это в самом худшем смысле, никогда не надел бы то, что у тебя есть.

— Прости меня за то, что я подумал, что мой сосед по комнате рылся в моем шкафу. Может быть, это был Рук. В любом случае, увидимся позже, во сколько ты собираешься быть здесь? — спрашивает он, и я не могу не закатить глаза. Да, пироман сжигает дерьмо в твоих кашемировых рубашках за десять тысяч долларов.

Но теперь, когда я думаю об этом, Рук, вероятно, использует его для кремня.

— Ближайшие несколько часов. Я напишу, когда буду в пути. — Мы прощаемся, прежде чем я бросаю телефон на кровать, застегивая рубашку и заправляя ее в штаны. Сняв пиджак со стула, я стою перед зеркалом в полный рост и надеваю его.

Когда я смотрю на себя, я вижу отражение моей матери позади меня. Ее плечо упирается в дверной косяк в темно-фиолетовой ночной рубашке, которая показывает, как много голодания сделали с ее телом за эти годы.

Я должен был уже услышать ее или, по крайней мере, заметить ее присутствие, которое обычно выдает щелканье стакана виски или запах ее сигареты Virginia Slims, который волнами доносится от нее, даже когда она пытается скрыть это духами Chanel.

Решив промолчать, она наблюдает за мной, ее глаза осматривают меня с ног до головы, прежде чем ее ноги полностью ступят в мою комнату. Я смотрю на пуговицы на рубашке, делая вид, что что-то с ними делаю.

Облако дыма падает мне в лицо, и я с презрением поднимаю взгляд. Ни слова не сказано, ничего не сказано, пока она смотрит поверх моего лица, как будто впервые видит меня по-настоящему. Как будто я был чужим в ее собственном доме и вероятней всего, так и было.

Впервые за многие годы она поднимает руку, скользя костяшками пальцев по моей скуле, и холод ее кожи заставляет мою челюсть напрячься.

— Красивый мальчик… — шепчет она мутным, туманным голосом.

Раньше я часто спрашивал себя, почему моя мама никогда не смотрела и не трогала меня, как мамы других детей. Я наблюдал, как дети бросались в объятия своих матерей в поисках утешения и похвалы. Любовь, которая должна быть разделена между двумя, и я часто задавался вопросом, что я сделал, что заставило мою мать так ненавидеть меня.

Почему ее прикосновение всегда было похоже на влажную слизь, а ее взгляд никогда не был теплым, всегда холодным и осуждающим. Почему вместо того, чтобы прогонять дурные сны, она навлекла их на меня.

Я откланяюсь назад, глядя на нее сверху вниз, единственное, что они не планировали, это то, что я такой высокий.

— И все же такой гнилой насквозь. — Добавляет она. Дело в том, что она даже не пыталась быть злой. Она не пыталась причинить мне боль, просто ей было искренне наплевать на то, что она сказала мне. Чтобы причинить мне боль, ей было бы насрать, а она этого не сделала.

— Позор, такое лицо, как твое, было потрачено впустую. По крайней мере, мы с твоим отцом можем сказать, что у нас родились красивые дети.

Я усмехаюсь, мои ноздри раздуваются: — Вот что происходит, когда ты воспитываешь ребенка в чужой тени, мама. Они становятся кошмарами.

Она подносит белую палочку ко рту, глубоко вдыхая, в уголках ее глаз появляются морщинки, и она слегка улыбается. Дым клубится в воздухе между нами. Я не стал переодеваться из костюма. Я подошол к кровати, схватил спортивную сумку и перекинул ее через плечо.

— Тебе следует оставаться там, куда направляешься, до Рождества, это к лучшему, дорогой.

Предоставьте моему несовершенному родителю требовать моего отсутствия вместо того, чтобы спрашивать, куда я иду. Насколько они знают, я могу пойти на сделку с наркотиками. Я думаю, что наконец-то смирился с тем, что они, вероятно, побудят меня отправиться в опасное место, и если меня убьют, это будет чистым способом избавиться от меня. Чтобы они могли перестать держать меня рядом, чтобы сохранить лицо.

— Мама, ты не видела мою медицинскую сумку…

Очевидно, я опоздал на воссоединение семьи, потому что Дориан прошел мимо двери спальни, но остановился, когда мельком увидел нас внутри.

Я молча умолял отца не высовывать свои седеющие волосы за угол. Даже если бы он это сделал, он бы посмотрел на меня на мгновение, а затем продолжил бы вести себя так, как будто меня не существовало. Я предпочел его из всех. Он даже не пытался притворяться, что я ему нравлюсь.

Детская мечта — иметь старшего брата, на которого он может равняться. Кто-то, кто защитит его от более крупных хулиганов и научит наносить удары. Кого-то, кого они могут раздражать, пока не сдадутся и не поиграют с вами в видеоигры.

Вот каким должен быть старший брат. Защитник. Руководство. Кто-то, на кого вы можете рассчитывать.

Я думаю, мой просто антихрист.

После окончания Холлоу Хайтс он уехал в Бостон, чтобы поступить в медицинскую школу, я думаю, что он теперь интерн или что-то в этом роде. Я нахожу почти комичным, что ему доверяют жизни людей.

Как можно смотреть на него и не видеть, какой он эгоистичный, подлый, мудак.

И зная, что мои родители заставили меня быть таким же, как он. Создавая меня по своему образу. Мне хотелось содрать с себя кожу, думая об этом.

Он делает паузу, глядя на меня с отвращением: — Ты все еще здесь? Думали, они уже нашли тебя мертвым в канаве.

— Это доставило бы тебе слишком много радости, Дориан. Не может быть этого, не так ли?

— То, что кто-то думает, что мы похожи, вне меня. Это оскорбление моих генов.

— Поверьте мне, я тоже не хочу, чтобы кто-нибудь говорил мне, что я выгляжу как обезьянья задница, но вы работаете с тем, что вам предлагают. — Говорю я с пренебрежительной улыбкой.

— Они должны были просто сломать шаблон со мной. Вместо этого мне приходится смотреть на свои запчасти каждый раз, когда я прихожу домой.

Я хотел ударить его за то, что он напомнил мне, но я не хотел иметь дело с ответной реакцией. — Как бы весело это ни было, я лучше покончу с собой, чем буду стоять здесь с вами двумя.

Я выхожу из своей комнаты, совершенно нормально, если это последние слова, которые я когда-либо говорил кому-либо из них. Жестко, я знаю, но это не делает его менее правдивым.

— Убедитесь, что вы режете вертикально. Таким образом, вероятность того, что вы выживете, мала. —добавляет Дориан, и его голос отскакивает от моего затылка, пока я спускаюсь по ступенькам, стараясь держаться от них как можно дальше.

Забрасывая свои вещи на пассажирское сиденье, я прыгаю на водительское место, завожу машину и швыряю гравий за собой, когда вылетаю с подъездной дорожки. Надеясь разбить окно или два в процессе.

Я не дышу, пока не выезжаю из поместья и не еду по дороге, примыкающей к моему дому. Когда я уверен, что они больше не могут слышать или видеть меня.

Я перестала себя жалеть после того, как познакомилась с мальчиками. Когда мне показали, что семья - это не то, с кем рождаются. Это то, за кого вы бы убили. Что, несмотря на то, что мои родители и брат живут с настоящими демонами, у меня все еще были парни.

Нам было шесть лет, и мы были на летней вечеринке в загородном клубе с нашими семьями. Это первый раз, когда я встретил их. Когда я обнаружил, что Рук и Сайлас пытались запустить небольшой фейерверк, а Тэтчер отвлекал всех, кто проходил мимо.

Три мальчика все богатые, но все еще искали хаос в жизни. Им нужна анархия, чтобы справиться с ужасами дома, в их головах. Даже в таком возрасте. Это люди, которые не стали бы смотреть на меня по-другому или пытаться изменить то, кем я есть, три человека, которые приняли меня таким, какой есть, и заставили меня принять себя таким.

Мы никогда не заставляли друг друга прятаться. Мы видели хорошее, плохое и худшее.

Под всеми бедами, мучениями, злом мы были просто сломленными мальчиками. Невинные дети, брошенные в этот мир без защиты. Они не оставили нам выбора, не совсем.