— Ты выглядишь так, будто никому не принадлежишь, как говорила моя Мими. — Я прикусываю губу и слегка улыбаюсь.

Глаза Снэка наполнились слезами. Затем он закрывает их, сжимает губы и пару раз сглатывает. Я не знаю, улыбается он или сдерживает слезы.

— Никому… больше.

Черт возьми! Я сказала что-то не то. Я никогда не была сильна в эмоциональных разговорах. Возможно, это результат жизни в доме, полном мальчиков.

Я бормочу извинения.

— Сн-эк, это было бесчувственно.

— Нет, все в порядке. Это правда, и я всегда мог рассчитывать на то, что ты поймешь это.

— Мне жаль Меган. Она всегда была очень мила со мной. Папа рассказал мне, что случилось.

Брови Снэка поднимаются.

— Да, потому что мы давно не общались.

— Знаю. Я просто… Не могла. Но сейчас я здесь. Мне жаль, что я не смогла приехать на поминки.

— Да, Меган не хотела похорон. На самом деле она ничего не хотела, но мы пошли на компромисс в отношении мемориала, только если он будет очень маленьким. Ее родители приехали после ее смерти и все это устроили. Честно говоря, я был в полном беспорядке. У меня было все, что я мог сделать, чтобы поддержать детей. Они удивительно стойкие, но с ними никогда не знаешь наверняка. Иногда они в порядке, играют в видеоигры или раскрашивают, а в следующий момент плачут и разваливаются на части. Я хотел бы сказать, что справился с этим лучше, чем они, но это не так. Горе — вот что это. Это беспорядочно и нелинейно.

— Мне правда очень жаль. — Нет более истинного чувства, которое можно было бы выразить.

Снэк поворачивает мою руку и нежно целует ладонь. Ощущение, которое я забыла, но чувствовала только во сне, возвращается с такой силой, что моей первой реакцией было отпустить его. Как бы мне это ни нравилось, мне также слишком приятно и неудобно быть настолько близко на публике с мужчиной, который только что потерял свою жену. Я пытаюсь отстраниться, но сладкий, грустный блеск в глазах Снэка и тепло его кожи не позволяют мне.

Это и тот факт, что Снэк тянется и подносит мою руку ближе к своему лицу.

Все еще поглаживая его бороду, я неловко хихикаю, чтобы поднять настроение.

— Серьезно, что это за гребаная растительность на лице? — И точно так же исчезла всякая неуверенность, которую я питала по поводу того, что снова увижу Снэка после стольких лет и при ужасных обстоятельствах. Мы снова Снэк и Минни.

— Следи за языком, Купер. — Снэк ухмыляется и кивает в сторону, где рядом сидят маленькие дети. — Некоторые вещи никогда не меняются.

У меня всегда был рот, как у моряка. Снэк был больше похож на остроумного болтуна, бросающего обжигающие словесные выражения, не выражаясь при этом.

Я хихикаю и подхватываю его кивок «не-перед-детьми». Вытаращив на него глаза, я говорю:

— Я имею в виду… джиперс криперс, Снэк. Что за волосы на лице?

Снэк качает головой и закатывает глаза.

— Вау, Мин, даже когда ты говоришь «джиперс криперс», все равно звучит как ругань. — Снэк убирает обе наши руки от своего лица, но продолжает держать меня за руку. Все еще кожа к коже, наша связь становится почти непреодолимой.

— Р-р-р-р-р-р-р-р, р-у-уф!

— Минни, твоя сумочка лает. — Снэк хихикает.

— Боже мой, Вуки! — Вуки отвечает жалобным скулением. Я была так поглощена Снэком, что забыла о Вуки, болтающемся в моей сумочке. Я вытряхиваю себя из комы, вызванной Снэком, и открываю сумочку перед дрожащим щенком с широко раскрытыми глазами. — О, малыш, ты, наверно, уже превратился в маленький замороженный куриный окорок. — Я кладу сумочку на ближайший столик и снимаю пальто. Снэк забирает его у меня и бросает на стул. Я оставляю свою шапку на голове, не уверенная, в каком состоянии сейчас мои волосы.

Вуки делает мне выговор еще несколькими хриплыми полулаями, когда я поднимаю его, обнюхиваю и целую. Йорки в куртке, должно быть, сигнализируют о какой-то всеобщей симпатии, потому что я окружена прежде, чем осознаю это. Колетт хватает Вуки и меня и крепко обнимает нас. Снэк следует ее примеру и захватывает нас в свои массивные объятия, все его шесть футов три дюйма. Снэкенберги — семья, полная обнимашек — вы знаете, с носа до пят, каждая частичка вашего тела прижата к другому человеку. Никакого зазора в скромности или, как сказали бы мои самые классные братья, зазора в стояке. Объятия Снэкенберга были лучшим видом объятий, и мне повезло, что я получила их… их четверо? Две пары маленьких ручек, принадлежащих безошибочно узнаваемым золотоволосым девочке и мальчику, сжимают мои ноги. Я улыбнулась им обоим. Дети Снэка. Я видела их фотографии только на рождественских открытках. Каждый год я знала, что ожидаю милую открытку с их счастливыми лицами, широко улыбающимися в камеру. Только не в это последнее Рождество.

— Мы можем поиграть с твоим щенком? — спрашивает мальчик.

Снэк наклоняется и взъерошивает волосы маленького мальчика:

— Эй, приятель, дай Минни секунду.

Лицо маленького мальчика вытягивается. Вуки извивается, пытаясь освободиться, чтобы добраться до мальчика.

— Конечно можешь, — отвечаю я. Меня мгновенно встречает улыбка, которая возвращает меня в то же самое место в 1988 году, когда я провозила контрабандой другое животное в своей одежде. А этот маленький мальчик? Он точная копия своего отца. Отлично! Еще один крошечный убийца женщин, крадущийся по улицам Даунерс-Гроув. Я собираюсь положить Вуки на пол, но нет. В конце концов, мы в ресторане.

— Колетт, ничего страшного? Что Вуки здесь?

Колетт осматривает помещение. Кроме нас, в углу пара студентов колледжа, вероятно, дома на зимних каникулах, и парень у окна с гитарой, пишущий что-то в своем блокноте.

— Все в порядке, дорогая. Не думаю, что в снежный вечер пятницы по улице ходят санитарные инспекторы. Обычно, пока собака под присмотром, она может находиться здесь, так что можешь отпустить его. Пусть дети поиграют. Им не помешало бы немного повеселиться!

Снэк качает головой:

— Ты всегда появляешься здесь, пряча домашних животных в своей одежде?

— Очевидно, да.

Я ставлю Вуки на пол, и он бросается в погоню за детьми обратно на игровую площадку у камина. Он так же, как и они, рад новым товарищам по играм.

Как только дети и Вуки убежали играть, я осознаю, что Снэк не отстранился от наших объятий и кладет руку мне на поясницу, его внутренняя сторона предплечья касается моего бока. Его прикосновения нервируют меня. Он наклоняется и шепчет мне на ухо:

— Я хотел познакомить тебя со своими детьми…

— Эйден и София, верно? — Я поворачиваю голову на дюйм, чтобы целенаправленно чувствовать его дыхание на своем лице. Я ненадолго закрываю глаза и впитываю покалывание, которое оно вызывает, прежде чем добавить:

— Но ты называешь Софию Фифи.

Снэк держится рядом, но, похоже, удивлен, что я знаю имена детей и прозвище Фифи.

— Откуда ты знаешь?

Я не понимаю, почему это его удивляет. Разве он не знает?

Затем его лицо расплывается в широкой зубастой улыбке, когда он понимает, и мы говорим в унисон:

— Рождественские открытки.

«Снэк» открыт еще час, и мой папа скоро должен приехать, чтобы забрать меня. На самом деле, я удивляюсь, почему он не встретил меня на вокзале, как обещал? Надеюсь, с ним все в порядке. Я перевожу взгляд в сторону окна, вытягивая шею в поисках его. Наверное, мне следует проверить телефон, но по какой-то причине я спрашиваю Колетт.

— Колетт, Вы говорили с моим отцом, да? — Колетт слегка краснеет, когда Снэк фыркает. Странно. — Он сказал, что встретит меня на вокзале, но его еще нет.

— О, Минни, дорогая, я совсем забыла со всем волнением от твоего приезда. Гил звонил. Он уже в пути. Его колеса замело снегом, и ему пришлось выкапывать их. Я сказала, что присмотрю за тобой…

Снэк поднимает бровь, глядя на маму.

— Подожди. Ты знала, что она приедет?

Колетт улыбается мне, а затем Снэку.

— Да, милый. Мы с Джилом подумали, что тебе нужен приятный сюрприз. — Она похлопывает Снэка по плечу и ведет нас к столику подальше от остальных посетителей. — Что я могу принести вам обоим?