— Я знаю.

— Кажется, будто ты бежала. Все в порядке?

Я могла бы честно признаться: «Вообще-то, горное восхождение». Но не делаю этого. Заверяю его:

— Все в порядке.

— Минни, ты должна вернуться домой, — тон папы низкий, и проскальзывают командные нотки, что очень необычно для него. В основном, наши разговоры непринужденные и легкие. На самом деле, он никогда не добивался результата, пытаясь требовать что-либо от меня или братьев. «Что-то случилось с ними?» — немедленно приходит мне на ум.

— Зачем? Все в порядке? С мальчиками все хорошо?

Как единственная девочка в семье, я всегда испытывала материнские чувства по отношению к братьям, хоть никогда бы и не признала этого.

Папа тяжело вздыхает:

— Это Снэк.

После папиного звонка я знала, что нужно сделать: мы с Вуки должны были сесть на поезд сразу после работы.

Я вернулась в квартиру, закинула самые необходимые вещи в небольшой чемодан, положила Вуки в сумку и потащила свою задницу на Юнион Стейшн, чтобы успеть на поезд в 17:04 в Даунерз-Гроув. И только сев в автобус, позвонила Генри.

— Хей, хотела сказать, что еду домой навестить папу и друга семьи, который сейчас не в лучшем состоянии.

— Ты не хочешь, чтобы я ехал с тобой, правильно?

Я качаю головой. Что? Какого хрена? Что за странное предложение помощи? Он никогда не встречал моего папу или братьев и даже не проявлял интерес к ним. И думаю, поездка не займет много времени.

— Нет, полагаю, не стоит, — категорически отвечаю ему.

— Хорошо, — голос Генри звучит отстраненно и надломлено, — ну, увидимся.

Звонок сбрасывается, когда мы проезжаем по тоннелю.

Что это было? Даже не «скоро увидимся», а просто «увидимся»? Хуже всего, что это даже не бесит меня. Генри, может, еще не понимает, но, думаю, наши отношения только что были предрешены. Я очень не хочу этого, но, видимо, мы просто приятели, которые трахаются. Трахающиеся друзья, живущие по одному адресу.

***

Это мое самое любимое место в мире.

Во всем мире.

Я на северо-восточном углу Главной магистрали и Берлингтона в Даунерз-Гроув в Иллинойсе во внутреннем дворе вокзала.

Для чего?

Одно слово. Вы, наверняка, уже догадались.

Снэк.

Лучший друг детства. Любовь всей моей жизни. Потеря, о которой я сожалею больше всего. Снэк.

Я полюбила Маркуса Снэкенберга прежде, чем поняла, что такое любовь на самом деле.

Я заглядываю в свою огромную сумку, зацепившись взглядом за Вуки, моего йорки, и говорю ему:

— Мы прибыли, Вук. Это то место. Словно время сделало скачок в гиперпространство.

Нет других слов, чтобы описать возвращение домой. Вуки, соответствуя своей кличке, издает хриплое рычание. Да, его зовут Вуки. Какое еще имя могла дать девочка-ботаник, зацикленная на Звездных Войнах, миниатюрной версии Чубакки весом в семь фунтов?

Мы переехали в Даунерз-Гроув, когда мне было шесть. Этот переезд сложно назвать радостным или запланированным. К счастью, отец, как я думаю, был хорошим другом семьи Снэкенберг. И я удачно, не прилагая усилий, завела друга.

Маркуса Снэкенберга.

Никто не называет его Маркусом. Никогда. Даже его родители. Он действительно «Снэк» (прим. англ. snack — «лёгкая закуска» — в англоязычных странах общее название лёгких блюд, предназначенных для «перекуса»). Из кексика-ребенка он превратился в слоеный торт. И никто, ни один человек в городе, не мог противиться желанию жадно его рассматривать. Ни тогда, когда он был ребенком, и не в тот раз, когда я видела его фотографию на последней рождественской открытке, полученной мной. Увидев его ребенком, взрослые щипали его за щечки и гладили по голове и пророчески предвещали ему стать сердцеедом. С тех пор как мы выросли, девчонки, черт, даже их матери, чуть ли не стоят на гребаных головах и садятся на шпагат, лишь бы он хоть раз взглянул в их сторону.

И теперь я здесь, нахожусь в своем самом любимом месте в мире. Стою, словно приклеенная, выйдя из поезда и уставившись на знакомое кафе «Кэттикорнер». Мне сложно заставить себя сдвинуться.

Как парализованная я таращусь на вывеску над дверью «СНЭКИ», и очень надеюсь поймать взгляд человека, которого зовут так же. И которому всегда принадлежало мое сердце.

В течение последних четырнадцати лет я постоянно приезжала домой на поезде. Зимой, весной, летом, осенью. И просто стояла несколько секунд напротив кафе. Представляла его там. Мечтала на протяжении нескольких мгновений о том, чтобы сидеть с ним внутри, как мы делали это обычно. Иногда слезы появлялись на моих глазах. Боже, это бесит больше всего!

Плакать, черт возьми?

Над чем?

Над желанием, которое никогда не осуществится. Скорее даже мечтой, которая начала исполняться, и я, блядь, все испортила.

Я всегда ругаю себя: «Гребаная плакса. Покончи с этим! Избавься от этого чувства. Он никогда не был твоим».

Я уверена, что увижу его сегодня.

Хочу увидеть.

Нет, не хочу.

Я в чертовом беспорядке, если хотите знать правду. И я замерзаю. Январь в Чикаго адски холодный. Чувствую, как Вуки дрожит в сумке. Он собирается громко затявкать, чтобы поскорее войти в теплое место.

Но все, о чем я могу думать так это то, что Снэк вернулся!

Как это будет? Я не видела его несколько лет. С неохотой я отпускала чувства к нему. Точнее, мое сердце, питающее слишком много нереалистичных надежд. Друг.

Помни, Минни, ему нужен просто друг.

Я стою здесь, а вокруг меня кружатся снежинки. Уличные фонари в это время мерцают в сумерках, включаясь и выключаясь. Я мысленно переношусь к самому первому разу, когда я также стояла тут.

Летом, перед тем как пойти в детский сад, мой папа потерял работу. И мою маму. Не в таком порядке. Сначала мы потеряли маму. Правда не совсем потеряли ее. Мы знали, где она была. Просто не были уверены, вернется ли она когда-нибудь к нам.

Год спустя, совершенно неожиданно, мы переехали из пригорода Бостона в родной город моего отца, Даунерс-Гроув, штат Иллинойс. Мы поменяли один спальный район на другой. Это как высшее образование, когда твой старший брат или сестра поступает в колледж. Переезд был скорее необходимостью, нежели чем-то долгожданным. Казалось, это было хорошо для моих братьев. По сей день я все еще не уверена насчет нас с отцом.

Не знаю, почему мы здесь стоим. Мы вышли из поезда, и теперь с отцом стоим у железнодорожного вокзала. Все мы: мой старший брат, младший сводный брат, Сид и я, не двигаемся и смотрим на какой-то ресторан через дорогу. Из моего рта идет пар.

— Клиппи, что происходит? — Спрашиваю я своего старшего брата.

Мой отец перебил меня. — Детка, его зовут не Клиппи или Клип, а Клиф или Клифтон. — Я не знаю, в чем проблема папы. Я всегда называла своего брата Клипом.

— Мне нравится называть его Клипом, папочка, — говорю я и сжимаю губы.

— Ничего страшного, папа. Мне это тоже нравится, — вставляет Клип.

— Да, и мне, — говорит папа и широко улыбается, смотря на меня сверху. — Это твоя мама всегда настаивала, чтобы мы называли его настоящим именем. Думаю, теперь мы можем называть его Клипом столько, сколько захотим.

Он опустил свою большую руку мне на голову и взъерошил волосы через вязаную шапку.

Малыш Сид начал плакать. Его щеки покраснели, а из такого же красного носа текут блестящие сопли. Ему, должно быть, тоже холодно.

— Пошли, дети, — говорит папа, и мы следуем за ним через улицу в ресторан.

Мой отец, Гил… был инженером в крупной компании в Массачусетсе. Однажды он пришел домой с работы и больше туда не возвращался. За день до этого моя мать вышла за продуктами и так и не вернулась. Сколько бы мы ни спрашивали, папа так и не сказал нам точно, куда ушла наша мама. Он говорил что-то неопределенное, как будто она уехала по делам или навещает своих родителей. Папа никогда не был склонен к длительным или тяжелым дискуссиям. Если мы дрались или плакали, он уходил в свою комнату. Может быть, он изо всех сил старался держать себя в руках перед нами. Я подкрадывалась и подслушивала у двери. Все, что я могла разобрать, — странный звук, похожий на то, как душат призрака. Я была слишком труслива, чтобы войти в его комнату и выяснить, что это был за шум, но почти уверена, что он плакал. До того, как мы переехали в Иллинойс, я иногда слышала, как он с кем-то разговаривал по телефону — умолял вернуться домой. Из нашего дома больше никто не пропадал, так что я могу только догадываться, что на другом конце провода была моя мать.