О, вы досточтенные, о, словописцы,
скажите, как жить, воротить словеса,
когда окружают везде прозаписцы,
когда сотрясают края телеса?
Привык обитать текстописцем средь дури,
рассказы ритмичные шить и сплетать,
быть солнечной крошкой средь слизи и хмури,
ремесленный голос без зла издавать.
Советов прошу, о, умершие гуру,
как быть неподвластным кольцу подлецов;
как видеть былинку ума среди дури;
как верить в прозрение ярых слепцов?
Не знаю, как быть рифмописцем великим,
когда стихописцев гоняют и мнут,
возносят на троны тупейшие лики.
И где-то ответы меня всё же ждут!
Люди всегда будут уходить друг от друга
Люди уходят, со мной расстаются,
будто листвою спадают с ветвей.
Нравы меняются, узы все рвутся.
Видно, пора для таких новостей.
Это закон, как сезоны в природе.
Краски весны и цветение чувств.
Жаркое лето, текущие воды.
Осень заката. Зима, когда пуст.
Выбор есть в каждом. И это их право.
Пасть в перегной у корней и ствола
иль дать ростки в ожидании славы,
позже стать ножкой иль крышкой стола.
Ныне сентябрь, и время к разлукам,
словно змея сбросит всю чешую.
В новый урок обращу свои муки.
Буду жить жизнь непременно свою.
Ненавистник в домашнем корабле
Молчит аппарат доставленья звонков.
Корытная ванна в кофейных подтёках.
Фаянсовый трон в лентах тёмных мазков.
Засоры в уме и в трёх трубных протоках.
В колёсных полосках давнишний палас.
На окнах фольга и пыльца серебрятся.
Развес паутин не нервирует глаз.
Повязка пиратская ждёт развязаться.
Обойные стены – пергаментный шлейф.
На войлочных тапках лишь капли и дырки.
В квартире постельный, желаемый дрейф.
Полотнища штор, как листочки копирки.
Ржавеет мотор, паруса не дрожат.
Труба не дымит, ожидая ноябрь.
Кирпичной оградой свободно обжат.
В углу черенки от поломанных швабр.
Погас лунный лик, что считал маяком.
Ватинные тучи скрывают светило.
Я греюсь последним дрянным коньяком.
Спиртую пропито-багряные жилы.
Чахоточный дух петербуржит во мгле.
Морские просторы слегка просолили.
Я с детских пелёнок бытую в говне.
Меня инвалидом, ненужным родили.
Я вынужден жить. Я воспитан в Христе.
Колясочный скрип – моя музыка жизни.
О здравых, цветных не терплю новостей.
Родивших клясть буду до жаждемой тризны.
Fucking dog
(or m
а
n)
Пёс чествует низость и дурость начальства,
объедки лобзает, ест как благодать,
гоняет котов и завидует братству,
и спит на снегу, как спала его мать.
За миску подсохшей, безмасляной каши
он взвоет, споёт или сук принесёт.
Ему похваленье хозяйское слаже,
чем корм заграничный и плотность ворот.
Зверёк он покладистый и раболепный,
бесхвостый, безухий и драный с боков,
а костью манимый станцует балетно,
послушный приказу озвученных слов.
Прислужливый норов – униженный статус.
Однажды холопу настанет пора -
его задерут или волки, иль страус,
иль сдохнет у ног господина двора.
Единственный, кто готов принять бой
Полки чернозёмные нас атакуют,
сияя белками разгневанных глаз,
сверкают монистами и негодуют,
пророчат густой, разрушаемый час.
Их очи черны, как смолистые камни.
Кидаются к цели, как тысячи львов.
Сияют мечи, будто атомный гафний.
Кагальной ордой застилают покров.
Сердитое полчище мчится так грозно,
неистово мечет железистый град,
завзятые воины гудят громоносно,
ведя к нашим стенам громадный отряд.
Тьма копий и стрел искололи всё небо,
стараясь поджечь защищаемый форт.
Бегут в своих перьях, как будто бы в шлемах,
уверовав в силу тотемных красот.
Туземцы хотят уничтожить пришедших,
убить новосёлов, что портят ландшафт,
