хлебавшие спирт и курившие мак.

Повсюду нестоящий мир ширпотреба,

отбросы, уродства душонок и лиц,

надменные стаи "тарелочниц", щепок.

В нём нет буквоедок, святых, мастериц.

Слонялся по улицам и заведеньям,

по искре теряя скопленье огней.

Так гасло моё костровое свеченье

от вьюг и ветров, от снегов и дождей.

Я гребую щедрым никчёмным набором.

Не зря ж незаметные крылья растил.

Век тратил напрасно. Был беленький ворон.

Запал всей надежды почти что остыл.

Но теплится что-то в груди атлетичной.

И верная милочка встретилась мне,

какая предстала простой и приличной,

какая как лучик в воронежской тьме!

Наталии Воронцовой

Побитый асфальт – чёрно-серое чтиво:

витраж иль мозаика из острых кусков,

приклеенных к почве волнисто и криво,

с большими щелями меж тёртых основ.

Разрушенный панцирь, как камни брусчатки,

как гладь черепицы на слабом клею,

прилип, как раствор к работящим перчаткам,

как латки к лохмотьям на драном меху.

Застойная пашня меж улиц, проспектов

умеренно выстлалась, воду впитав,

и, если поверить погодным конспектам,

то ждёт уже дождь, что внедрится в состав.

Осенняя темь, её лужи с прохладой

сравняют округу на общий манер,

что спрячет до мая подобные клады,

а там уж придёт новоизбранный мэр…

В дубовом гробу, словно жёлудь.

Но семя гнилое внутри.

Лежу, как подсолнечник-голубь,

в ограде посмертной поры.

Уже не увижу вовеки

всех новшеств, небес, кабанов.

Увяли сомкнутые веки.

Я – пленник земельных оков.

В зернистой, древесной неволе,

в спрессованном склепе земли

не чувствую солнца и боли.

Тут корни – почти фитили.

Накрыт я заросшею кочкой.

Забытый, признавший свой гнёт.

За прелой жемчужиной в почву,

уверен, никто не нырнёт.

Он – варвар, ворующий несколько жизней,

ценя, как шнурочки крысиных хвостов,

сводя их до рабства с сухой дешевизной

и до выселенья из сбытных домов.

Коварный хирург искажает мечтанья,

сводя до одежды, квартплат и еды,

и не позволяет цвести процветанью.

Его порицанья наносят следы.

Купец угнетает кормителей платой,

стегает трудяг замечаньями в лоб,

ведёт к пресмыкательству, нищему саду,

даря батракам почечуй или горб.

Устой предприятия – своды шарашки.

Регресс компетенции. Дурь – концентрат.

В компании слизни, зверьки, таракашки,

а сам коммерсант – бизнесменный кастрат.

Всю гадость вкушая китайцем, корейцем,

устав от инерции, жаждая высь,

вдруг даже в моё либеральное сердце

приходят идеи, чтоб был сталинизм!

Война. Огонь. Помехи.

Почти потерян фланг.

Афинова потеха.

О, изворотлив враг!

Нас режут, бьют, кромсают.

Резервов лишены.

Орудия стреляют.

Мы все разобщены.

Вокруг всё пламенеет.

Нет чувств соображать.

Командующий дуреет.

Вопит вперёд бежать.

Неясность обстановки.

А клич ревёт сильней.

Тайфун артподготовки.

Но гонит в бой старлей.

Вдали заградотряды.

Пред нами вражий полк.

Летят, гремят снаряды.

Но это лишь пролог!

Наш долг – идти в атаку.

Не прямо, мож, а вкось?

Вожак кричит про драку.

Контуженный, небось!

В делах подобье сглаза.

В войсках сплошной разброд.

… Ослушавшись приказа,

спасаю целый взвод!

Минуло трёхмесячье лета.