— Что, Ев? — заглушено вторит, не переставая целовать, всасывая кожу на шее.

— Как ты мог меня бросить, ничего не сказав. Я ждала, Дамир. Я искала. Пока была в больнице, думала, что тебя больше нет. А ты просто уехал в Лондон, не сказав мне ни слова.

— Ты же сама меня прогнала. Сказала, что мне нет места рядом с тобой, — выбрасывает нелепый упрек. Стучу кулаками по его плечам, выкрикивая полушепотом.

— Ты дурак…дурак.

— Дурак, Ева.

Вжимаюсь теснее, перебирая короткие волоски на затылке. Дамир заносит внутрь и усаживает на диванчик. Не могу на него наглядеться. Порывисто трогаю его лицо, вжимая пальцы и вбирая ощущение его уникального тепла.

— Зачем сейчас вернулся? — так боюсь его ответа, что говорю едва различимо.

— Не могу без тебя. Умираю, бельчонок, каждый день, — я лишь киваю, позволяя стаскивать мою куртку.

Дамир голодно вновь впивается в мои губы, при этом снимает обувь. Добравшись до носков, поднимает глаза, испепеляя ртутным блеском.

— Почему у тебя ноги мокрые? — поджимаю пальцы и тяну в сторону. Он забирает обратно, скатывая носки и начинает растирать согревая. По коже, мелкими покалываниями, течет жаркая вибрация от его рук.

— Машина застряла. Пришлось добираться пешком.

— Ну да. Вера в людей. Я помню. Сиди здесь, пожалуйста, пока я схожу за машиной, — включает приказной тон, при этом остается на месте, мрачным взглядом нагнетая свое недовольство. Я, на такую наглость, пялюсь ошеломленно.

Пауза дает несколько отрезвляющий импульс. Насколько могу, выкарабкиваюсь из объятий. Дамир одним движением возвращает на место.

Ярый протест всколыхивается и убивает наваждение.

Я четыре месяца себя морально калечила. Стирала его из памяти. А он вернулся и думает, что мы можем начать с того, на чем закончили. Без объяснений. Впрочем, все как обычно.

— Ев, я все понимаю. Веду себя с тобой не лучшим образом. Но знаешь, молчать, гораздо больнее, — встает надевает куртку и выходит за дверь.

Я все еще не могу поверить, на той самой черте размытого восприятия. Так долго жила без него. Так долго мечтала, чтобы он хотя бы позвонил. А тут…У меня слов нет.

В больнице все молчали словно Дамира и не существовало. Это уже потом, неделю спустя, санитарка шепнула, что меня после пожара привез привлекательный молодой человек с татуировкой сфинкса. Это она разглядела, когда медсестра обрабатывала его ожоги. И что он просидел возле палаты, почти полтора суток, пока мое состояние не стабилизировалось. И это ровным счетом, ничего не меняет. Он уехал почти сразу же. Смотался в чертову Англию.

Как он может, так легко решать, в какой именно момент ему появиться. А мне что делать? Кинуться на шею со словами: Не уходи, я все пойму? Чуть с запозданием допираю, что это уже произошло. Ладно, спишем на помутнение.

Я не игрушка, и заслуживаю, хоть каких — то объяснений. Не говоря уже о признаниях, которые он, кстати, мне задолжал.

Помимо всех гипертрофированных обид и бесконечной недосказанности между нами. Есть еще и что-то другое, что удерживает меня в той же позе, в течение сорока минут. Желание дать по газам и устроить душераздирающий скандал, медленно остывает.

Дамир возвращается, кладет мои ключи на стол. Я знаю, что могу уехать, но не хочу.

— Ев, прости меня. Я бы остался, но Стив мне больше чем друг. И это уже был не мой выбор.

— А какой твой?

Дальше следует затяжная пауза. Дамир словно подбирает слова. Усмехается, потом произносит.

— Ты.

— И все? Так просто?

— Как оказалось да. Я дал нам возможность существовать отдельно. У меня не вышло. А у тебя?

Я не отвечаю. Да и как передать набором букв добровольную эвтаназию самой себя, от безысходности.

И так ли гладко все разложить по полчкам в одну секунду. Вот его не было — и вот он есть.

Хоть и услышала, намного больше, чем ждала. Поверить что-то мешает. То ли то, что он стоит так далеко, не делая попыток приблизиться. То ли вклинившаяся не вовремя гордость.

Прикусываю щеку, чтобы утихомирить, разыгравшийся гнев. А вот результат оказывается прямо пропорциональный. Меня буквально подкидывает вверх.

Срываюсь с дивана и мчусь в направлении лестницы. С каким мотивом? Разобрать уже невозможно. Мою бесноватую выходку пресекают на первой же ступеньке.

Дамир притиснув к стене, ласково убирает растрепавшиеся пряди. Гладит по спине, успокаивая и раскаляя одновременно.

— Я люблю тебя, — или шепчет, или выдыхает в меня невидимое облако с искрами, каждая вколачивается, поджигая лаву внутри. Вулканы рождаются один за одним.

— Люби, — вторю ему на той же интонации.

Раздевает меня по-особенному. Обнажает, раскрывая не только тело, но и все чувства. Разговорная лексика теряет свою актуальность. Между нам химически слаженный процесс. Множественные ожоги покрывают кожу. И в этом пламени я готова гореть вечно. Только бы не отпускал.

— Любишь? — переспрашиваю.

— Люблю, — произносит, словно воспроизводит символы нашего ритуала. Замыкает священный круг перед соитием.

Грудную клетку распирает от того количества кислорода, которое я поглощаю. От этого жар разрастается еще сильнее. Поверхность стены резонирует прохладой. А у нас нет сил продвинуться дальше, или оторваться. Внезапность лишь подстегивает. В бесперебойном режиме скидываем цепи воздержания и отчужденности. Тела, стоны все на двоих и в единство.

Едва последняя преграда в виде ткани исчезает. Его пальцы проходятся по промежности, проверяя и утверждая свои права.

— Девочка моя, обожаю, как ты сладко течешь, — бросает в порыве и хрипота выдает, что он тоже скучал.

— Дамир, я ни с кем… — зачем то оправдываюсь, хотя он не спрашивает, — А ты?

— Я знаю, родная, и… нет… я ни с кем.

— Хорошо.

Смотрю в ее глаза и словно срываюсь без парашюта в открытое пространство. Мы в небе парим. Размножаем какое-то катастрофическое количество функций.

Легкие раздуваются, принимая разряженный кислород из общей внеорбитной атмосферы, как живительную субстанцию. От этого в голове полнейший вакуум. Сердце, на набранных оборотах, рвет ткани, заливая жгучей плазмой все, что есть под кожей.

Не беру во внимание, сколько времени мне приходилось сдерживать себя, чтобы не позвонить и не приехать. Тогда было не время. Не для нас.

Не знаю, каким богам возносить благодарность за то, что не отталкивает. Позволяет себя любить доступным мне языком.

Одержимо ласкаю ее тело. Фанатично, с религиозной предвзятостью, обвожу каждый участок в совершенстве вылепленной плоти.

Блять! Только ради этого заключил бы договор с самим дьяволом. Лишь бы осталась со мной. А после смерти, пусть делают, что хотят с моей душой. Если она вообще есть, то моя на земле — всецело принадлежит Еве.

Врезаюсь в ее губы, забывая о нежности. Потом попрошу прощения за несдержанность. Удерживаюсь только на том, чтобы не причинить ей боль.

Такого подрыва по системам я не планировал. Хотел поговорить, объяснится, а уже потом, с ее согласия и принятия, получить доступ к своей обители.

А тут животный голод правит бал. Тоска сожравшая до костей. Без ее губ. Без запаха кожи, который торкает как конченого наркомана. Я предельно зависим. Максимально загружен в нее.

— Дамир… Дамир. люблю… — выдыхает на той возбуждающе хриплой интонации, которая разбивает все скоростные ограничители. До озноба колотит перенапряжение. Прилагаю титанические усилия, чтобы не скомкать наше воссоединение быстрым сексом.

Не переставая терзать ее губы, подхватываю на себя. По интуиции двигаюсь в направление к спальне. Целоваться почти не получается. Отвлекаюсь на ощущения, как соски впаиваются в мою грудь. Как ее влага при каждом шаге растягивается по прессу. Все контакты простреливаются желанием обладать.

Сбиваюсь со счета ступенек. Останавливаюсь, снова мажу по губам, Ева отзывается вибрацией дрожи. В какой-то момент нам не хватает кислорода. Как синхронные пловцы, выныриваем на поверхность, чтобы отдышаться на секунду.