— Если она возникнет, постарайтесь обойтись членами русской экспедиции. — посоветовал моряк. — Так и так придётся от них избавляться, вот пусть наши парни их переловят и доставят вам тёпленькими и готовыми к употреблению — любому, по вашему выбору. Глупо ведь оставлять свидетелей, тем более, что у меня на этот счёт имеются прямые указания.

— Чьи? — Кроули в упор посмотрел на собеседника. — Впрочем, вы всё равно не скажете…

— Рад, что вы это понимаете. Итак?..

— Что — итак?

— Чем вы собираетесь заняться в первую очередь?

— Погодите, Джоунс. — оккультист сделал нетерпеливый жест. — Скажите сначала: у вас есть какие-нибудь ещё сведения о русской экспедиции? Скоро они будут на озере?

— Наш человек сообщил, что экспедиция покинула Москву неделю назад. Большую часть пути они проделают по железной дороге — сначала до Петербурга и дальше, по ветке на Мурманск, до станции с чудовищным названием Кан-да-лак-ша.

Это слово он выговорил медленно, старательно, по складам.

_ На станции они выгрузят свои пожитки — в сообщении нашего агента особо указано, что русские тащат с собой гору научной аппаратуры и какие-то громоздкие металлические конструкции, смахивающие на разборную причальную мачту для дирижабля. Это, кстати, наводит на мысль: уж не собираются ли они наладить снабжение экспедиции по воздуху?

— Разве такое возможно? — Кроули поглядел на собеседника с беспокойством. — Признаться, я полагал, что у большевиков нет своего воздушного транспорта.

— Могу поставить гинею против бутылки из-под виски, что самолёты в тех краях в последний раз видели году в двадцатом — и это были английские гидропланы с нашего «Пегасуса». — Но в любом случае, заключительные миль сто своего путешествия русским придётся преодолевать пешком — и, заметьте, с тяжёлым грузом. Дорог в тех краях нет, и никогда не было, местность просто ужасная. По воде от ближайшей станции не добраться, так что не стоит беспокоиться, раньше, чем недели две-две с половиной полторы русские на озеро не попадут.

Кроули удовлетворённо кивнул.

— Что ж, значит, у нас будет время обшарить берега до их появления.

— Возможно, имеет смысл уступить первое место в этом забеге? Пусть начнут поиски, а мы потом явимся и посмотрим, что они смогли там накопать.

— С одной стороны это представляется разумным, Джоунс. — теперь в голосе Кроули звучала неуверенность. — А с другой — вдруг они найдут что-то такое, из-за чего с ними будет уже не совладать?

Моряк дёрнулся, будто его кольнули шилом пониже спины — прямо сквозь тёмно-синий офицерский плащ.

— Вы о чём, Алистер? Что такого они могут там найти?

— В том-то и дело, что не знаю. — Кроули втянул голову в плечи и поднял воротник пальто, словно хотел спрятаться от чего-то, видного только ему. — У меня нет ответа на ваш вопрос, Джоунс, и это пугает меня больше всего.

[1]Вара́нгер-фьорд — залив в Баренцевом море, между российским полуостровом Рыбачий и норвежским полуостровом Варангер. Самый восточный фьорд Норвегии.

Скалистый язык отрога Кэулнюн протянулся к озеру от нагорья Куйвчорр, и в самом его основании, шагах в пятидесяти от кромки воды мы устроили временную стоянку, покинув лопарский чум, в котором провели нашу первую ночь на Сейдозере. Чёрная фигура почти нависала над головами — с такого расстояния её контуры теряли всякое сходство с человеком, но проводника-лопаря, носившего вполне саамскую фамилию Ковуйпя вместе с русским именем «Ивашка» (он гневно отвергал наши попытки назвать его более уважительно — Иваном или, на худой конец, Ваней) это ничуть не успокаивало. Местный обитатель, знавший Ловозерские тундры, как свои пять пальцев, он слушать не хотел пришлых московских умников, объяснявших что-то насчёт дедовских суеверий, которым не место даже на такой глухой окраине Советской России. «Плохое тут место, злое, — твердил Ивашка. — Старик Куйва из скалы глядит, беда будет!» А когда глупые чужаки всё же не послушали — махнул безнадёжно рукой, взял лодку, да и поплыл через озеро, где в двух вежах ютились четверо лопарей-рыбаков, единственные обитатели Сейдозера. Ну не желал он задерживаться на ночь возле места гибели древнего ледяного великана, обижавшего его далёких предков-саамов. Он проделывал это каждый вечер, а по утрам приплывал назад, и всякий раз удивлялся, что мы ещё на месте, живы и в здравом уме… насколько вообще могут быть в здравом уме люди, по своей воле приближающиеся к «Старику Куйве».

Таким образом, кроме проводника в лагере остались: я, Татьяна, Марк (сколько изворотливости и фантазии понадобилось, чтобы убедить Гоппиуса включить его в группу!), сам Евгений Евгеньевич в роли начальника, один из его лаборантов да двое пограничников, выполнявших роль охраны и, заодно, подсобных рабочих. Кроме нас семерых имелась ещё и собака — большой, ярко-рыжий с белыми подпалинами, кобель, похожий на карело-финских лаек, только что покрупней. Пёс этот перебежал к нам, бросив навещавших базовый лагерь лопарей, которые к моему удивлению не возражали против столь наглого увода их хвостатой собственности. Звали беглеца Пьеннэ, и сопровождавшие экспедицию погранцы, недолго думая, переиначили непривычное для русского уха слово в «Пьяный». И только потом мы случайно выяснили, узнали, что «пьеннэ» на лопарском наречии означает просто «собака». Давать имена собственные что собакам, что оленям у лопарей не принято, но к «Пьяному-Пьеннэ» кличка прилипла — правда, вскоре она как-то сама собой трансформировалась в «Алкаш», но пёс и на это неблагозвучное прозвище отзывался вполне охотно. Особенно подружился он с Татьяной, и когда мы отправились на Сейдозеро — увязался вслед за нашей группой. И, оказался единственным, кто выразил солидарность с проводником Ивашкой, когда тот уговаривал нас сменить место стоянки. Пёс выл, рычал, гавкал на «старика Куйву», тянул Татьяну подальше от страшной фигуры, вцепившись в рукав её фуфайки, сам несколько раз запрыгивал в лодку — и всё же каждый вечер оставался в лагере, преодолевая собачий страх перед неведомым.

Целыми днями Татьяна в сопровождении Алкаша ходила по берегу озера со своими прутиками-искалками, а следующий за ней Гоппиус, наносил на самодельную карту массу пометок, долженствующих означать уровень реакции «биолокаторов». Оказывается, ещё на Мамоновой даче они выработали систему значков, обозначающих уровень «ауры», которую улавливала с помощью своих цыганских прутиков девушка, а так же «пеленги» — направления, в которых этот уровень повышался. По вечерам же, когда измотанная Татьяна, едва проглотив ужин, забиралась в спальный мешок и проваливалась в сон, Гоппиус ещё долго сидел над картой, пытаясь с помощью триангуляции определить наиболее перспективные участки для поисков на следующий день. Что касается меня, то днём я сопровождал Татьяну, усиливая своим присутствием её способности. Вечером же либо помогал фиксировать на бумаге результаты дневных исследований, либо вместе с Марком, которого Гоппиус, видимо, в отместку за нашу настойчивость, назначил бессменным дежурным, возился по хозяйству.

Сегодня такой возни было особенно много. Днём, ещё до нашего возвращения, из базового лагеря пришёл «конвой». Так мы называли маленькие караваны из двух-трёх оленей с погонщиками-лопарями под охраной пары погранцов, доставлявший провизию и прочие необходимые вещи. Лопари заявились в базовый лагерь сразу же после нашего прибытия на Ловозеро, и Барченко, имевший по предыдущим экспедициям опыт общения с этим народом и даже немного понимавший их наречие, подрядил лопарей возить грузы и снабжать экспедицию олениной и рыбой. Платили за это по здешним меркам щедро — мукой, солью и патронами для трёхлинейных карабинов. Я сдуру предложил включить в обменный фонд самогонку, которой в Кандалакше было хоть залейся, но нарвался на гневную отповедь начальника экспедиции: «Как вам не стыдно, юноша! Лопари — они же как дети спаивать их это надо вовсе совести не иметь!» Что ж, придётся этим детям тундры обойтись без огненной воды — может, оно и к лучшему…