Крупнокалиберный пулемёт — это, безусловно, весьма серьёзный аргумент — на испытаниях пули калибра 13.25 мм. пробивали двухсполовинойсантиметровые стальные листы, а уж человеческое тело его очередь попросту разорвёт пополам. Но это ещё не повод отказываться от собственных мер предосторожности, а потому перед обедом я завернул в гараж, где содержался приписанный к «объекту» автотранспорт, и выпросил у слесарей напильник и шабер — с отдачей, разумеется. И вечером, после ужина, когда измученные за день спецкурсанты разбрелись по спальням, забрался в пустующий учебный класс и принялся за подготовку к грядущему зомби-апокалипсису.

Итак, задача: с помощью подручных средств превратить пули штатных патронов (9 × 20 мм SR Browning Long) в экспансивные. Для этого стачиваем закруглённый носок пули так, чтобы образовалась площадка диаметром около пяти миллиметров.В её центре проковыриваем шабером коническую ямку миллиметра в четыре глубиной и такое же в ширину, причём стараемся сдеать его кромки по возможности ровными. И под конец — берём острый нож и надрезаем края получившегося «стакана» крест-накрест. Всё, готово: теперь остаётся только надеяться, чтобы получившегося уродца в решающий момент не перекосило или, не дай бог, не заклинило прямо в стволе.

За час с небольшим работы я испортил таким образом десяток патронов, которыми и забил запасной магазин. Баллистику пуль я, конечно, испортил безнадёжно — но мне-то и не требуется стрелять ими дальше, чем пять-шесть шагов. А на такой дистанции пули должны раскрыться венчиками (во время Первой Мировой такие «изделия» называли «цветами смерти) и проделать в немёртвой, но и не живой плоти изрядную дыру. Если удачно засадить такую «маслину» в плечо — пожалуй, и руку оторвёт, всё снижение боеспособности. Теперь бы для полной уверенности раздобыть ещё один запасной магазин, но уже с серебряными пулями — а то ведь кто знает, чем на самом деле сподручнее валить этих грёбаных зомби? Уж точно не изготовленным Олегом Копытиным ножом — хотя я старательно наточил его и даже подправил заточку на специально припасённом для этой цели куске ремня.

…эх, бензопилу бы мне, как в незабвенном «DOOMе»! Только где ж её тут взять…

— Алёша постой!

Голос Елены ударил мне в спину, как выстрел. Я замер и медленно — нарочито медленно! — повернулся.

— Что-то ты засиделся. А ведь отбой сегодня на час раньше обычного, специально, чтобы вы могли отдохнуть. Не спится?

На этот раз она была в бесформенном костюме, состоящем из юбки и жакета блёкло-бурого цвета. Такой подошёл бы мелкой конторской служащей или учительнице постбальзаковского возраста, из числа тех, что давным-давно махнули на себя рукой и следят лишь за чистотой своего платья.

— Вы, я вижу, тоже не торопитесь к себе. — буркнул я. — а ведь вам тоже предстоит завтра…

Что именно ей предстоит — я уточнять не стал. Она и сама прекрасно всё знала — недаром я видел её на недавнем занятии с Ниной.

Она сделала два шага ко мне. Теперь нас разделяло чуть больше полуметра, и я с облегчением ощутил слабый, но знакомый аромат — этими духами Елена обычно пользовалась, готовясь к нашим свиданиям.

…Намёк? Но к чему тогда этот невыразительный ( не сказать просто «уродливый) костюмчик?...

— Понимаю твоё удивление. — она усмехнулась, прочтя, как обычно, мои мысли — вероятно, написанные на физиономии. — Я только что из Харькова, была в одной известной тебе организации. А там как-то не принято щеголять индпошивовскими тряпками.

Я представил себе Елену в наряде «от кутюр», идущей по бесконечному коридору горуправления ОГПУ — и с трудом подавил нервный смешок. Пожалуй, сотрудники, которым, согласно завету Железного Феликса, полагается держать голову в холоде, шеи посворачивают, провожая её похотливыми взглядами.

— Так ты, значит тоже… внештатная?

— Я ведь тебе уже говорила! — удивилась Елена. — Или забыл?

…И правда, говорила. Неужели склероз на подходе? А что, если припомнить, сколько на самом деле годков моему сознанию — так и нечему удивляться…

Она сделала ещё один шажок, совсем крошечный. Теперь её прелести, которых не мог скрыть даже беспощадный к выдающимся женским формам покрой жакета, почти касались моей юнгштурмовки. Запах духов щекотал ноздри, завораживал, вгонял в эротическую одурь...

…Когда мы были с ней в последний раз? Пять дней назад, неделю? А кажется, будто прошла целая вечность…

— Думаешь, я не заметила, что ты за мной следил позавчера?

Магия парижских, запахов, оцепенение накатившее от пронзительного ощущения её близости — всё отпустило меня враз. Будто обрезало.

— Хм… и на чём же я спалился — если это не секрет, конечно?

Она сделала шаг назад, разрывая опасную дистанцию.

— Всё очень просто, дорогой. Я проникла в здание через другой лаз, подготовленный заранее. А тот, которым воспользовался ты, оставила для отступления. Соответственно, по пути туда я ничего не заметила, а вот когда стала выбираться наружу — сразу же обнаружила следы в глубоком снегу, прямо возле стены. Ты, правда, пытался их замести, замаскировать, но получилось так себе — может, из-за темноты? Но, так или иначе, я поняла, что здесь уже кто-то побывал — а значит, мог меня видеть. Вот и решила подождать и понаблюдать — кто покинет здание через эту норку?

…Что тут скажешь? Только сакраментальное «Штирлиц никогда не был так близок к провалу…» А вот подавать вид, что смущён и расстроен вовсе не обязательно…

— Ясно. И что дальше?

Она привычным жестом продела ладонь мне под локоть.

— А дальше — пойдём ко мне. Нам надо многое обсудить — и обязательно до того, как Барченко проведёт этот свой кошмарный эксперимент.

Егор сделал движение, будто что-то зачерпнул из воздуха обеими руками, и начал лепить из него комок — на манер обычного снежка. С каждым его движением невидимый комок становился зримым — разгорался огненно-жёлтым, с багрово-алыми прожилками. Когда он перестал помещаться междусложенными ковшиками ладонями, Егор вытянул руку перед собой и продемонстрировал присутствующим огненно-рыжий, переливающийся языками пламени шарик, размером с крупный грейпфрут. Шарик жил своей жизнью — он подпрыгивал и ёрзал на ладони, словно порываясь улететь, но нем мог — его держали невидимые резиновые тяжи, каждый раз возвращая на место.

— Второго. — сказал Барченко в ответ на вопросительный взгляд пирокинетика. Того, что справа.

Зомби не мог не слышать его слов, но никак не отреагировал на вынесенный приговор — стоял, вцепившись в прутья решётки, и пытался их раскачать, вкладывая в рывки всю тяжесть своего немаленького тела. Решётка пока держалась.

Егор сощурился и бросил шарик — как мальчишки швыряют снежки, с замахом из-за головы. Огненный шар бесшумно пролетел полтора десятка шагов, отделяющих нас от арены, и угодил «мертвяку в грудь. Шипение, волна вони горелого мяса, зомби медленно заваливается на спину — в груди, в полосатой робе смертника зияет здоровенная обугленная дыра. Из дыры валит смрадный дым, а в глубине пульсирует и угасает, захлёбываясь выкипающей кровью, файербол.

Барченко сделал несколько шагов к решётке — зомби так и висел, откинувшись назад, на вытянутых руках. Пальцы, намертво, вцепившиеся в прутья, были мертвенно-белыми.

Учёный склонился, рассматривая прожжённую в неживой плоти дыру. Стоящий рядом чекист вскинул пистолет («маузер» «Боло» с укороченным стволом) и направил его на запрокинутую голову зомби.

— Любопытно, очень любопытно… — Барченко поправил очки. — А ведь он ещё живой… в смысле — ещё в состоянии двигаться! Сможете повторить, Стеценко? ТОлкьо на этот раз в голову, если можно.

Егор кивнул и принялся лепить из воздуха новый огненный шарик. Барченко с чекистом попятились, и файербол врезался в запрокинутое лицо «мертвяка», разбрызгивая голову кроваво-белёсыми лохмотьями.