Чего-то в этом роде я и ожидал — не для создания же новых зомби понадобились Барченко биолокация в их исполнении? А вот дальше начались сюрпризы.

Для открытия Гиперборейского Порога, объяснял учёный, потребуется необычайно мощный и главное, правильно сориентированный выброс нейроэнергии. И породить такой выброс сможем только мы, все шестеро вместе взятые — согласно проведённым расчётам (ох, уж эти мне расчёты!) нашего совместного уровня «нейроэнергетической ауры» едва-едва хватит, чтобы обеспечить потребную мощность. Но мало просто выдать её на-гора, надо ещё научиться правильно направлять, концентрировать. И тут не обойтись, во-первых, без специальной аппаратуры, а во-вторых, без долгих и упорных тренировок, во время которых нам очень пригодятся навыки, полученные во время занятий медитацией. Вот этим — созданием аппаратуры и тренировками — нам и предстоит заняться в течение ближайшего месяца. За это время будет завершена подготовка к экспедиции, сделаны необходимые запасы, и в первых числах июня мы должны уже двинуться в путь. Вопросы? Пожелания? Вот и хорошо, а сейчас будет оглашён список дел, которые нам предстоит переделать в ближайшие три дня, и кто к какому участку работ приписан…

Услыхав это, я насторожился. Из одной-двух обмолвок я понял, что загадочная «аппаратура», предназначенная для не менее загадочной «концентрации нейроэнергетической ауры» будет создаваться на основе установки Гоппиуса — той самой, на которой тестировались будущие спецкурсанты, и которой мы с Блюмкиным были обязаны всей этой катавасией с обменами разумов. Уж не знаю, что Гоппиус собрался делать со своей машинерией, но мне-то она была нужна в своём нынешнем состоянии и, желательно с сохранёнными настройками. Нет, я не решил ещё окончательно, буду ли пробовать провернуть «обратный обмен» — но, чтобы не лишиться самой этой возможности, следовало обеспечить неприкосновенность установки. А значит, любыми способами надо напроситься в помощники к Гоппиусу — не может ведь быть, что ему не понадобятся рабочие руки? Тем более, что в Отличие от моих товарищей, не слишком разбиравшихся в механизмах, сложнее автомобильного двигателя (или, в случае в Карасём, кинопроекционного аппарата) мне было, чем похвастать — как-никак, а точную копию этой установки я в своё время собрал вот этими руками. Правда, сделано это было на куда более совершенной элементной базе, но тут уж, как говорил первый президент Незалежной шановный пан Кравчук, «Маємо те, що маємо". Или это книга за его авторством так называлась? Не вспомню сейчас, да и не нужно забивать голову всяким вздором, есть вещи и поважнее. Например — как втереться-таки в доверие к Гоппиусу, с которым у меня уже случались конфликты по разным мелочным поводам. Вот уж точно: знать бы заранее, где упадёшь…

Кстати, ещё одно соображение: из того факта, что лабораторное оборудование (включая и незабвенное кресло с проводками и алюминиевой шапочкой) находится теперь здесь, следует то, что вопрос с параллельными реальностями проясняется окончательно. Там, откуда я прибыл, она была в «подвальной лаборатории» — и, значит, как минимум, на эту деталь наши реальности расходятся. Я нарочно улучил момент и, как бы невзначай поинтересовался у Гоппиуса: тот ли самый это комплект аппаратуры или какой-нибудь резервный? Оказалось — да, тот самый, собственноручно доставленный завлабом сюда, на Мамонову дачу. А ведь в оставленной мною реальности и аппаратура, как и амбарные книги, из-за которых заварилась вся эта каша, так и простояла в подвале сорок семь лет, пока не попались на глаза одному легкомысленному студенту…

Впрочем, я кажется, повторяюсь. Уже после того, как я обнаружил «лабораторные журналы» на «объекте», всё стало предельно очевидно — так зачем, спрашивается, долдонить как дятел одно и то же, раз за разом выискивая доказательства того, что ни в каких доказательствах не нуждается? Или же, я надеюсь, вопреки очевидности, обнаружить какую-нибудь ошибку? А зачем?

Нет ответа. И, видимо, уже не будет. Смирись.

[1] (тат.) И так далее, и тому подобное.

В той, другой жизни мне не раз довелось побывать в здешних краях — это было в середине девяностых, когда я ездил на Белое Море с друзьями, сотрудниками небольшого издательства, каких наплодилось тогда в Москве несчитано. Коллектив в издательстве подобрался весёлый, дружный, всё больше выпускники МГУ, с физфака и биофака. Знакомые ещё со студенческой юности, (походы, стройотряды, слёты КСП) эти ребята с наступлением рыночной эпохи не сочли нужным менять привычки, и каждое лето снимались всем табором и отправлялись в гости на беломорскую биостанцию МГУ — широко известную в узких кругах ББС. Ну и я вместе с ними на правах старого друга, а как же…

Правда, до самой Кандалакши мы обычно не доезжали — сходили с поезда «Москва-Мурманск» на захолустной станции Пояконда, что притулилась на Ругозерской губе Белого моря, и там уже пересаживались на буксир, ходивший раз в два-три дня на ББС. Так что город я видел лишь из окна мурманского экспресса, когда ездил туда по совсем другим делам. И сейчас совершенно его не узнал, разве что, изгиб береговой линии навеял неясные воспоминания. Остальное же вызывало откровенную тоску — Кандалакша и в то, другое время не радовала архитектурными изысками, но сейчас…

Неказистые бревенчатые избы, двухэтажные бараки да станционные пакгаузы крытые гофрированным железом — вот и всё местное зодчество. Ах да, ещё порт — несколько дощатых пирсов, у которых теснятся паровые баркасы и парусно-моторные «дорки» местной рыболовецкой артели, да болтается на бочке катерок с зелёным пограничным вымпелом на мачте. Это даже пока не город, а село, правда, довольно крупное, тысяч на десять жителей, удостоенное недавно статуса райцентра Кандалакшского района в составе автономной Карельской ССР. Глухая, забытая богом и пятилетним планом провинция — вот что такое нынешняя Кандалакша…

Наш состав, состоящий из паровоза серии «Ов» и шести вагонов — четырёх товарных и двух пассажирских — загнали на запасные пути, к пакгаузам. Пока станционное начальство вяло переругивалось с Гоппиусом насчёт подачи подвод и выделения грузчиков, мы с Еленой отправились прогуляться в сторону берега. За узким мысом, отгораживающим акваторию порта от залива, покачивались на мелкой волне три больших многомоторных гидроплана с опознавательными знаками воздушных сил РККА — два знакомых мне ЮГ-1, только в «морском» варианте, и один ТБ-1, он же АНТ-4. Первенец советской тяжелобомбардировочной авиации опирался на пару длинных поплавков — и даже с такой дистанции я мог, не особенно напрягая зрения, различить мелкий гофр алюминиевых листов, из которых были склёпаны крылья и фюзеляж, да укрытые брезентовыми чехлами пулемётные турели, одна на носу и ещё две посредине, между килем и пилотской кабиной.

Меня прямо завидки взяли: с такими красавцами мы бы долетели до Сейдозера самое большее, за час, включая взлёт и посадку — сколько тут вёрст девяносто? Да и грузоподъёмность у этих бомбовозов солидная — что очень пригодилось бы для переброски научного оборудования, которыми битком набит один из вагонов.

Позади зафыркал мотор. Я обернулся — к пристани катил, переваливаясь на выбоинах грунтовой дороги, грузовичок. На штабеле ящиков в кузове устроились Марк с Татьяной и Карась — увидев нас с Еленой, они замахали руками и что-то закричали. Я махнул в ответ, и мы с Еленой поспешили к берегу.

Грузовик затормозил, набежавшие грузчики, разбавленные в соотношении примерно три к одному военными, принялись выгружать из кузова ящики. Другие, ухватившись за канаты, стали подтягивать к пирсу один из «Юнкерсов» — на поплавке, держась за стойку, стоял человек в пилотской кожанке и распоряжался, энергично размахивая свободной рукой. Ещё двое потащили с берега узкие сходни.

Я глазам своим не верил: неужели это и есть обещанный Барченко транспорт? Ну, Александр Васильич, ну уважил…