Сбоку от меня, там где стоял Гоппиус, раздались характерные звуки. Я скосил глаза — нейроэнергетик согнулся вдвое, его рвало.

То-то же… Мне и самому случалось убивать людей — во время нашего недавнего путешествия и не такое случалось, — но зрелище казни меня потрясло. Барченко стоял, бледный, как мел, весь в крупных каплях пота — а вот на Нину случившееся, похоже, не произвело особого впечатления. Теперь она смотрела на Хасина — точно так же, в упор, как только что на Довгуна. Тот трясся, от него вдруг распространился острый запах мочи, и по цементу возле его башмаков расплылась тёмная лужа.

Я повернулся и торопливо пошёл прочь, на воздух, изо всех сил пытаясь справиться с рвотными позывами. Справился — привалился к косяку и стал дышать — глубоко, часто, всей грудью.

…Уж не знаю, что там извлечёт Барченко из наблюдений Нины, и зачем это понадобилось ему в процессе подготовки к экспериментам с зомби. Но в одном я уверен на все сто: обедать с ней в одной столовой я сегодня не сяду. И ужинать. И завтракать на следующее утро — тоже. И вообще, постараюсь не подходить к ней ближе, чем шагов на пять, а то ведь, и правда, стошнит…

За спиной раздались торопливые шаги — меня догонял Гоппиус.

— Вот, Алексей, держите, глотните. Вам сейчас не помешает, это я как медик говорю. И постарайтесь успокоиться, в конце концов, этот тип, Довгун, получил по заслугам…

В плоской стеклянной фляжке оказался медицинский спирт — честные девяносто шесть градусов. Я сделал большой глоток, огненная жидкость наждаком продрала мне горло и каплей расплавленного свинца каплей упала в желудок. Гоппиус смотрел на меня с изумлением — ожидал, видимо, что сейчас я закашляюсь.

Не дождался.

— Вот что, пойдёмте-ка ко мне в кабинет… — он в свою очередь, приложился к фляжке. — У меня там, кажется, остались бутерброды с ужина. А то ведь так и желудок испортить недолго!

Я молча отобрал у него сосуд, в два глотка прикончил содержимое, и твёрдым (пока ещё твёрдым!) шагом направился к лабораторному флигелю.

…Решено: так и быть, не буду больше подкалывать Гоппиуса. Заслужил…

[1] (лат.) Моя вина! — формула покаяния у католиков.

Яше не раз случалось убивать людей. И в бою, и расстреливать врагов революции приходилось, и во время «акций» — одно покушение на Мирбаха чего стоит! Но сейчас, после нового флэшбэка, он испытал примерно то же, что и Давыдов-Симагин — потрясение, дурноту и ужас. Следом пришло понимание, что его альтер эго вляпался, и вляпался крепко — чем бы ни закончились эти жуткие эксперименты, их непосредственные участники обречены — так же, как и «подопытные крысы», отобранные из числа осуждённых к высшей мере преступников. Свидетелей, как и посвящённых в подобные тайны, без присмотра никогда не оставляют: в лучшем случае, их ждёт жизнь за решёткой — пусть не лишённая комфорта и возможности работать не только на лесоповале — но о свободе придётся забыть. В худшем же… что ж, для продолжения опытов Барченко с Гоппиусом наверняка потребуется ещё «человеческий материал»…

А пока, подтверждаются наихудшие его опасения. Альтер эго рискует оказаться — если уже не оказался! — в самом эпицентре разгорающейся в лубянской и кремлёвской верхушках борьбы за власть. И если хотя бы не осознать этот факт, то он неизбежно станет винтиком в этой беспощадной машине, пожирающей саму себя, и со временем, скорее раньше, чем позже, разделит участь давешнего сутулого бандита. Как разделили её многие, успевшие попасть в эти чудовищные шестерни, перемалывающие с бесстрастностью хорошо отлаженного часового механизма, человеческие жизни и судьбы. «Лес рубят — щепки летят», как учил нас товарищ Сталин — а кто их считает, эти щепки?

Яша припомнил эпизод из проглоченного на досуге исторического романа: человек возвращается после долгой отлучки домой и находит на дне ванны крошечный высохший трупик мыши — незадачливый грызун не смог выбраться, раз за разом соскальзывая по гладкой эмали, и, в итоге, погиб от жажды. Зрелище это навеяло на него грустные мысли и, уходя, он чуть приоткрыл кран — так, чтобы в ванну текла тоненькая струйка воды — пусть у следующей попавшей в такой же переплёт мышки будет хоть какой-то шанс.

И вот, когда он снова вернулся домой, то первое, что почувствовал, открыв дверь — это ужасающий запах падали. Обуреваемый дурными предчувствиями он прошёл в ванную комнату и увидел, что ванна была завалена обглоданными крысиными скелетами и обрывками шерсти — а на этой мини-гекатомбе сидела, злобно скалясь и пища, здоровенная крыса — каннибал хвостатого племени, крысиный волк, сумевший одолеть и сожрать своих «соплеменников», тоже угодивших в ловушку.[1]

Вот и здесь — не играет ровно никакой роли, кто в итоге сожрёт остальных и займёт место крысиного волка, в любом случае, победитель начнёт с того, что расправится со всеми, кто так или иначе будет причастен к этой схватке. И надеяться на то, что очередной флэшбэк подскажет Давыдову-Симагину верные выводы не стоит — а значит, надо пытаться установить каким-то образом «обратную связь»…

И тут вырисовываются лишь два пути. Первое — каким-то образом вмешаться в сам флэшбэк. Сомнительно, впрочем, что это получится — он не раз уже предпринимал подобные попытки, и всякий раз единственным результатом становилась чудовищная головная боль после окончания «сеанса». Второе — можно попытаться — это вызвать флэшбэк искусственно, в определённой обстановке, и таким образом попытаться передать на «ту сторону» некую информацию. Скажем — содержание лежащего на столе, перед его глазами листа бумаги или прокручиваемую на мониторе компьютера запись. И то и другое нетрудно подготовить заранее, так что вопрос остаётся один — как спровоцировать флэшбэк в нужный ему момент? Некоторые идеи на этот счёт у него имелись, и с них-то, пожалуй, лучше будет начать.

Конечно, в случае успеха встанет новый вопрос — как получить от альтер эго подтверждение того, что послание принято и понято верно? Но это будет потом, а пока надо сделать хотя бы первый шаг в нужном направлении — и желательно при этом не споткнуться и не расшибить себе раньше времени лоб.

Снег скрипел подошвами щегольских хромовых, сшитых по индивидуальной мерке, сапог. В Сокольниках к началу Февраля его нападало немало, и взвод красноармейцев, присланных расчищать пятый Лучевой просек, вдоль которого расположились дачи руководства органов безопасности, без устали размахивали лопатами, расчищая дорожки. Градусник, висящий на веранде, показывал минус восемь по Цельсию, — и, тем не менее, хозяин дома предпочёл увести гостя подальше. Прозрачный лес — вокруг дач в радиусе полуверсты давно свели подлесок, чтобы высокопоставленные дачники могли безмятежно прогуливаться по тропинкам, не гадая, кто притаился за соседним кустом — укрылся морозным искрящимся покрывалом, ла мелькали кое-где красногрудые снегири да жёлто-синие синицы, для которых здесь нарочно оставляли нанизанные на сучки кусочки сала.

— Решил заморозить гостя? — Бокий засунул руки ладони в рукава кавалерийской шинели на манер муфты — кожаные перчатки на таком морозе не грели. — А то смотри, свалюсь с простудой, останешься один в самый решающий момент.

— Не свалишься. — усмехнулся Трилиссер. Он, в отличие от чекиста, надел для прогулки большие белые валенки и новенький николаевский полушубок, дополнив этот сугубо зимний наряд калмыцкой круглой, отороченной мехом шапкой. — А свалишься — так и тебе, Глеб Иваныч, замена сыщется. Незаменимых людей, как известно, нет — это кто-то из американских президентов сказал, ещё до семнадцатого года.[2] Ты лучше рассказывай, что нового у твоего Барченко? Как с этим Давыдовым — есть подвижки?

— Ну, как сказать… — Бокий зябко пожал плечами. — С одной стороны — много интересного. Так, Барченко докладывает, что в беседах с ним Давыдов проявляет уровень осведомлённости, нетипичный для его возраста. Сотрудница Барченко — ну, та женщина-психолог, я в прошлый раз рассказывал, припоминаешь?