И вышел из «комнаты для брифингов», оставив меня гадать: а всерьёз ли был этот прощальный пассаж насчёт коварства загадочных врагов народа?
Сказано «Исполнить немедленно» — значит, надо хватать ноги в руки и, не медля ни единой секунды, бежать исполнять. Начальству, известное дело, виднее, за то оно и зарплату большую получает. Хотя, зарабатывать меньше спецкурсанта — это ещё надо постараться. Они ведь не заняты на производстве и не получают зарплаты, обходясь бесплатными благами, предоставляемыми коммуной — отдельные выплаты за участие в проекте Гоппиуса не полагается. Всё ради приближения победы мировой революции, понимать надо…
А если серьёзно, то добравшись до нашей с Егором комнаты, где в запертом на навесной замок шкафчике, хранились мои личные вещи, включая и заветный дядиЯшин «браунинг», я основательно задумался. Это ведь только сказать легко — « постоянно находиться при оружии»! Марку с Татьяной хорошо, их карманные пукалки системы «Кольт» можно таскать хоть в кармане, хоть в рукаве, на резинке, хоть… нет, пожалуй, Татьянино декольте к такому мало приспособлено, размер не тот. Но, в остальном всё в порядке: пистолетики компактные, плоские, и носить их на теле при любой одежде одно удовольствие, не то, что «старшего брата», модель 1903-го года, габаритами не уступающую старому доброму «ТТ». Такой в карман шаровар или юнгштурмовки не положишь — сразу бросится в глаза, да и неудобно, штука-то увесистая… Идеальным решением могла бы стать наплечная оперативная кобура, но здесь такие пока не в ходу — а заказать у какого-нибудь местного шорника я так и не собрался. К тому же типичный коммунарский «гардероб» мало приспособлен для подобного аксессуара: юнгштурмовку обычно носят с ремнём на поясе, да и расстёгивается она не донизу, а как красноармейские гимнастёрки, примерно до диафрагмы. И под ремень ствол не засунуть, потом не вытащишь.
Можно, конечно, обратиться к классике: кобура на поясе, или, чего уж там, в деревянной коробке, на ремешке, перекинутом через плечо, на зависть всем прочим коммунарам. Но перетягивать ремнём с кобурой гражданское драповое пальто — что может быть нелепее? К тому же, Барченко ясно выразился: «носить, по возможности, скрытно», а значит, и эти варианты отпадают.
В-общем, ни до чего я так и не додумался. Запихнул «браунинг» в карман пальто, с тем, чтобы оказавшись в помещении, как-нибудь незаметно переложить в шаровары, сунул запасную обойму в другой карман — всё, готово! Стрелки «Лонжина» подползали к половине одиннадцатого, а в десять — сорок пять меня будет ждать Гоппиус. Мы договорились встретиться на «испытательной площадке», было намечено совместное занятие с упырицей Ниной. Каких только предлогов я не выдумывал, чтобы отвертеться от этой напасти — ни в сказке сказать, ни пером описать. Я даже попытался протестовать, ссылаясь на то, что раньше, когда мне приходилось работать с Ниной, мои способности к «усилению» паранормальных способностей партнёра неизменно давали сбой. Но Гоппиус был непреклонен: сегодня, говорил он, Нине предстоит продемонстрировать свои таланты в реальных условиях, а значит, и реакция на моё присутствие может оказаться другой. Спорить было бесполезно, особенно, когда я покрылся холодным потом, заподозрив, что именно может означать это самое «в реальных условиях».
— Хасин Давид Моисеевич, еврей, родился в 1889-м году в городе Гродно. — скороговоркой читал ассистент. — осуждёно по сто девятой статье УК ССР, «злоупотребление служебным положением в корыстных целях», статье сто шестьдесят два пункты «г» и «Д» — хищение госимущества в особо крупных размерах. Приговор по совокупности совершённых преступлений — высшая мера уголовного наказания с объявление врагом трудящихся и конфискацией имущества. Окончательное исполнение приговора отложено по ходатайству…
— Это можно опустить. — Барченко сделал нетерпеливый жест.— Сказать что-нибудь желаете? Напоследок?
Обречённый человек — низенький, какой-то весь мятый, с ноздреватой серой кожей лица и редкой крупной щетиной на отвислых щеках — пожал плечами, и я заметил, что он смотрит не на Барченко, а на стоящую рядом с ним Нину. Та прикрыла глаза так, что были видны иссиня-чёрные веки, и что-то бормотала.
— А что же, гражданин начальник, лоб зелёнкой мазать не будете? — спросил второй. Этот был высок, худ, чрезвычайно сутул и был, как и первый осуждённый, одет в полосатые штаны и робу — классическая «униформа» приговорённого к высшей мере. Держался он, с отличие от своего товарища по несчастью, довольно бодро.
— Довгун Тарас Николаевич. — ассистент перевернул страницу и снова начал читать. На вопрос сутулого он, как и Барченко, внимания не обратил. — Украинец, 1897-й, Винницкая губерния, статья пятьдесят девять пункт три. Бандитизм, организация вооруженных банд и участие в них и в организуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан. Четыре убийства, в том числе, одно — милиционера и одно секретаря сельской комсомольской ячейки. Приговор…
— Ясно, ясно. — отмахнулся от продолжения Барченко. — Отложен по ходатайству, и так далее. Ну вот, голубчики, время ваше и вышло. Ещё раз спрашиваю — сказать никто ничего не хочет?
Стоящий за спинами осуждённых чекист в двумя кубиками в петлицах, по-видимому, начальник конвоя, аж скривился от таких словесных вольностей. Барченко словно не заметил этого и продолжил:
— Сейчас один из вас будет расстрелян. Второму придётся ожидать исполнения приговора ещё сутки. Это понятно?
— А чого ж не зрозумити, пан начальниць? — весело осведомился Довгун. Тон, которым это было сказано, разительно контрастировал с его унылым хуторянским обликом. — Один прямо зараз до бога вирушить а другому, отже, видстрочка вийде. А то, може, на картах кинемо, кому такий фарт выпаде?
И подмигнул конвойному. Первый осужденный стоял, не издавая ни звука, только шевелил губами и слегка раскачивался. Может, молится, подумал я — у них, евреев, вроде, так принято…
Смысл разыгрываемой на «испытательной площадке» мизансцены объяснил мне Гоппиус — заранее, перед тем, как мы зашли в здание. Двое приговоренных к расстрелу преступников, из числа содержащегося в тюремном бараке «опытного материала» будут сейчас использованы для проверки способностей Нины Шевчук. Проверка эта заключается в том, девушка, как и сами преступники, не знает, кому из них предстоит сейчас умереть, а кто получит желанную отсрочку. Её задачей было — путём считывания «некро-ауры» (этот термин употребил сам Гоппиус) определить, кто из двоих получит сейчас свои девять грамм — а так же пронаблюдать её трансформацию в процессе исполнения приговора. Она и старалась: вслушивалась в смертные эманации, открывая глаза лишь затем, чтобы сделать пометку в блокноте.
Ожидание продолжилось две… три.. пять минут. Наконец один из обречённых не выдержал.
— Потешаешься начальник? — он рванул на груди робу так, что посыпались пуговицы, и шагнул, было, к Барченко — и полетел на цементный пол, сбитый ударом приклада между лопаток. — ну, потешайся, тварюка погана, помятаешь ще..
— Встать! — начальник конвоя шагнул к копошащемуся на полу Довгуну и вытащил из кобуры наган.
— А вот выкуси, начальник не встану! Стреляй тут, чого уж…
— Поднимите его. — пресёк назревающую расправу Барченко. Барышня, у вас всё?
Нина сделала ещё одну пометку в блокноте и кивнула. Теперь она смотрела на Довгуна — в упор, так, что тот торопливо поднялся и встал — при этом он словно съёжился и скрючился ещё сильнее став чуть ли не ниже своего напарника.
Барченко сделал знак начальнику конвоя.
— Мы закончили товарищ. Можете… хм… приступать..
Чекист кивнул — и прежде, чем кто-то понял, что сейчас произойдёт, приставил наган к затылку Довгуна. Выстрел в обширном помещении прозвучал глухо. А может, дело в том, что большая часть пороховых газов ушла на то, чтобы разнести череп бандита, словно удар кувалды — перезрелый арбуз?
