Часть из доставляемых с каждым «конвоем» грузов мы забирали для повседневных нужд, а остальное складировали под сооружёнными из жердей и лапника навесами-балаганами. Разведка, которую вела наша группа, была лишь предварительным этапом— предполагалось, что когда будет определено нужное место, сюда переместиться большая часть экспедиции вместе с научным оборудованием. А ещё — десяток рабочих, которым предстояло монтировать «вышку», громоздкую решётчатую конструкцию высотой с шестиэтажный дом, заказанную на одном из ленинградских механических заводов. Вышку эту в разобранном виде доставили по железной дороге в Кандалакшу, откуда ей предстояло — опять же, по частям — перелететь сюда по воздуху.
Всё это железо — и вышка, и установка Гоппиуса, которую он собирался к ней присоединить — требуется на главном, заключительном этапе наших работ. С их помощью предстоит сформировать направленный поток особой энергии, объединив для этого наши, пяти спецкурсантов и Елены, нейроэнергетические ауры. Будучи надлежащим образом нацелен, этот поток сможет пробить защиту, укрывающую с незапамятных времён Гиперборейский Порог — и вот тогда…
Что будет «тогда» — никто из нас не имел ни малейшего представления, и даже сам Барченко изъяснялся на этот счёт туманно, обиняками. С первого же дня он засел в своей палатке с Карасём, перевалив все организационные заботы на Гоппиуса. Они пытались выискать в той самой книге какие-нибудь указания, намёки, ранее упущенные — понимали, что второго шанса у экспедиции не будет, и надо делать всё правильно с первого раза.
Почему, отчего? Никто не смог бы ответить на этот вопрос, но все были уверены, что малейшая ошибка запросто может обернуться катастрофой, по сравнению с которой резня, учинённая в замке Либенфельса сорвавшимися с цепи зомби покажется детским утренником.
Новости, доставленные «конвоем», вместе с мешками и ящиками, оказались не самыми вдохновляющими. Пропал Карась. Как выяснилось в процессе расследования, последний раз его видели вечером, когда он уже за полночь выходил из палатки Барченко, где они по многу часов кряду сидели над расшифровками древних текстов. С утра его нигде не оказалось. Забили тревогу; Барченко отправил на поиски старшину Ефимыча с двумя пограничниками, потом припахал лопарей, подключив, заодно, и Елену свет-Андреевну с её медными проволочками-биолокаторами. А когда все эти усилия не дали результата, отправил с очередным конвоем депешу с требованием немедленно — немедленно, вы слышите? — вернуть в лагерь Татьяну, чтобы и её подключить поискам особо ценного сотрудника.
Но тут случился облом. Конвой пришёл на Сейдозеро после обеда, часа в четыре пополудни, когда поисковая партия в составе меня, Гоппиуса, Татьяны и одного из погранцов, уже отправилась к осыпи под скалой «Старика Куйвы». Накануне там удалось нащупать многообещающие пеленги, и Марк (он оставался в лагере за старшего) категорически отказался посылать второго пограничника, чтобы вернуть нас назад. Причём самоуправством тут и не пахло — Гоппиус, хорошо представляющий, как легко сбить рабочий Татьянин настрой, и каких усилий ей стоит нужная концентрация, категорически запретил мешать процессу.
Посланцам пришлось дожидаться возвращения группы до вечера — и, как оказалось, напрасно. Татьяна вымоталась настолько, что нам с пограничником пришлось нести её назад в сооружённых из плащ-палатки и пары жердей носилках. Ни о какой отправке в лагерь на Ловозеро в таком состоянии не могло быть и речи. К тому же оба, и Гоппиус и девушка, буквально кипели энтузиазмом — обнаружился особенно перспективный «след», и с утра они собирались начать как раз с него. Услыхав о предстоящем отъезде, Татьяна заявила, что, она вообще-то готова, только пусть начальство потом пеняет на себя. Несмотря на крайнее истощение своих паранормальных способностей, она сумела сохранить отпечаток обнаруженного «следа» в своей ауре — но если её заставят сейчас искать этого болвана Карася (нашёл время пропадать!) то все усилия пойдут насмарку и начинать придётся с нуля.
Услыхав это, Гоппиус потребовал, чтобы Татьяну тут же, немедленно оставили в покое, а с «конвоем» на Ловозеро отправится он сам — и самолично разъяснит начальнику экспедиции всю абсурдность его требований. На том и порешили: Гоппиуса усадили верхом на оленя (всё же он, как и остальные, целый день карабкался по крутым осыпям и изрядно устал) и отправились в обратный путь. За старшего в лагере он оставил меня со строгим указанием: первую половину завтрашнего дня посвятить исключительно отдыху.
Проводив «конвой», мы с энтузиазмом взялись за выполнение распоряжения начальства — а именно, хорошенько отдохнуть. Уселись у костра, стали жарить на углях ломтики оленины. Погранец после недолгих колебаний извлёк из вещмешка фляжку, в которой что-то призывно булькало; самогонка пошла по кругу, приводя нас в окончательно расслабленное и благостное состояние. Марк сходил в палатку и принёс гитару — её мы раздобыли ещё в Москве и прихватили с собой — и вручил мне.
…Забудь про все, забудь про все,
Ты не поэт, не новосел,
Ты просто парень из тайги –
Один винчестер, две ноги.
Тайга вокруг, тайга — закон,
Открыта банка тесаком,
А под ногами сквозь туман
Хрустит хребет Хамар-Дабан…
Скалистое плато, нависающее над нами, называлось вовсе не Хамар-Дабан, а Куйвчорр. Но — какая разница? Ноги гудели точно так же, как если бы мы отшагали два-три десятка вёрст по горным тропам Прибайкалья, где мне в той, другой жизни тоже довелось побывать и вволю побродить с карабином на шее и абалаковским рюкзаком на спине, мурлыча под нос песню Юрия Визбора. Хотя у него и про здешние места песен хватает, можно и их припомнить при случае.
…И жизнь легка, под рюкзаком
Шагай, не думай ни о ком,
И нету славы впереди,
А впереди одни дожди.
За перевалом умер день,
За перевалом нет людей,
И вроде нет на свете стран,
Где нет хребта Хамар-Дабан…
Низкая седловина перевала, через который тянулась просека к Ловозеру, ясно рисовалась на светлом фоне неба — полярная ночь, хоть читай мелкий текст, хоть крестиком вышивай! Где-то там ещё плетётся по тропе наш «конвой» и Гоппиус борется со сном, проклиная и вонючего «олешку», на котором ему приходится трястись, и истерику, устроенную Барченко из-за пропавшего Карася. Куда он, в самом деле, денется? Конечно, хищники в этих краях есть, но ведь сейчас май, пищи достаточно — и с чего им подходить к пахнущему дымом и оружейной смазкой логову двуногих? Не шальные же они, в самом деле… К гадалке не ходи — Карась наверняка перебрал с вечера самогонки и проспал под кустиком до обеда. И Гоппиус, заявившись в лагерь, наверняка увидит его — похмельного, с опухшей, искусанной комарами физиономией и чрезвычайно всем этим недовольного.
…В мешочек сердца положи
Не что-нибудь, а эту жизнь,
Ведь будут тысячи столиц
Перед тобою падать ниц.
И будут тысячи побед,
А снится все-таки тебе
Одно и то же: сквозь туман
Хрустит хребет Хамар-Дабан…
— Поиски идут, тащ начэкспедиции. Результатов пока нет.
Барченко посмотрел на старшину с неудовольствием.
— Удивляюсь вам, товарищ старшина. Шестеро пограничников, люди бывалые, служите не первый год — и не можете отыскать одного-единственного пропавшего парня?
Ефимыч развёл руками.
— Не можем, тащ начэкспедиции! Да и как искать-то? Собаки нет, а на каменистых россыпях — какие следы? Нашли, вроде, отпечаток подошвы дальше, по берегу, но чей он — поди, пойми! Ваших снаряжали с одного склада, ботинки у всех одинаковые…
