— Вот тут ты ошибаешься. Она моя Сеси. Не твоя.

За столом воцарилась тишина, когда Ава изменила выражение своего лица до полного оскала.

— Я знаю ее с тех пор, как мы были детьми, и она была моей подругой в течение двух десятилетий. Это делает ее моей Сеси. Разговор закончен.

— Разве у тебя не много подружек? — я дразню ее информацией, которую собрал о ней.— На самом деле, ты можешь назвать того бармена, с которым сегодня познакомилась, своим другом, так что твое понимание этого слова искажено и не учитывается в этом споре.

— Джереми. — Сесилия подталкивает меня, смягчая свой тон, умоляя, но я не свожу своего непоколебимого взгляда с Авы.

— Он не ошибается в этом. — Реми ухмыляется и засовывает в рот оливку.

— Заткнись, Реми. — Ава бросает на него косой взгляд, а затем направляет свой злобный взгляд на меня. — С Сес все по-другому. Она моя лучшая подруга номер один.

— Ты имеешь в виду ту, которая заботится о твоих проблемах и укладывает тебя в постель, когда ты пьяна, — говорю я. — Этого больше не будет.

Выражение лица Авы падает вниз.

— Это еще не все. Мы... ходим вместе в разные места, у нас много ночевок, мы разговариваем и... и... она единственный человек, который меня понимает.

— Звучит токсично. Ты слишком зависима от нее и ничего не предлагаешь взамен.

— Это неправда. Кроме того, я пришла первой и знаю о ней больше, чем ты.

— Сомневаюсь.

— Тогда знаешь ли ты ее второе имя? — голос Авы стал оборонительным, понимая, что она проигрывает. Порядочный человек отступил бы, но я нигде не нахожусь в этом спектре, поэтому я с радостью раздавлю это высокомерное дерьмо.

— Аннабель, — говорю я.

Ава поджимает губы.

— Ее любимая еда.

— Вафли и мятная жвачка.

— Тогда ее... ее любимый фильм! Держу пари, ты его не знаешь.

— Я японский. Рашомон.

Губы Авы разошлись, и она посмотрела на Сесилию.

— Ты рассказала ему об этом? Я думала, что это наш секрет, потому что лишь немногие понимают психологию этого. Ты даже заставила меня посмотреть его несколько раз, чтобы понять.

— Она не должна была мне говорить, — отрезал я, прежде чем Сесилия успела ответить, и продолжила смотреть на подругу. — Почему бы тебе не признать, что ты питаешься ею и почти ничего не предлагаешь взамен?

Влага застилает глаза Авы, и она смотрит на Сесилию, но потом опускает голову, ничего не говоря, и отпивает из своего бокала.

— Джереми! — Сесилия шипит себе под нос. — Если ты заставишь ее плакать, я проведу ночь в общежитии. Подумай об этом, прежде чем говорить что-то еще.

Я переключил свое внимание на нее. Значит, она догадалась, что моя цель — сломать Аву и устранить ее как соперницу. Я могу придумать тысячу способов заставить ее плакать, но это не стоит того, если мне придется потерять доступ к Сесилии на целую ночь.

Может быть, в другой раз. Когда ее не будет рядом.

Сесили смотрит на меня с выражением одновременно мольбы и кипящего гнева. Я сопротивляюсь желанию погладить веснушки под ее глазами. Их сто пятьдесят три. И да, я их посчитал.

Мне всегда нравилось, что, несмотря на то, что ее чувства скрыты под поверхностью, она не загоняет их в ловушку и не позволяет им гноиться и пожирать ее изнутри.

По крайней мере, не сейчас.

Когда мы только начинали общаться , она была слишком замкнута в себе, слишком напугана своими демонами и слишком осторожна. Но теперь все по-другому.

Моя Сесилия, а не Авы, медленно, но верно превращается в прекрасную женщину, которой она всегда должна была стать. Она начала ходить на терапию к одному из своих профессоров, которому доверяет и рассказывает мне все об их сеансах.

Она сказала мне, что ей нельзя доверять чужие травмы, пока она окончательно не разберется со своей собственной.

Сегодня вечером она надела платье — один из немногих случаев, когда она охотно в него влезла. Это простое маленькое черное платье, но оно прилегает к ее изгибам с бретельками, одна из которых постоянно спадает с ее плеча, создавая самое мучительное зрелище.

Неважно, как часто, где и как я ее трахаю. Неважно, беру ли я ее как мужчина или как зверь; никогда не будет дня, когда я буду смотреть на Сесилию и не чувствовать потребности погрузиться в ее тело, владеть ею и прижать ее к себе как можно ближе. Я хочу запереть ее в том маленьком уголке между моим сердцем и грудной клеткой, чтобы она никогда не смогла выбраться.

Пока однажды она не проснется и не поймет, что всегда должна была быть моей.

Не ублюдка Джона. Не Лэндона.

Моей.

— Итак, мне любопытно. — Ремингтон почти запрыгивает на стол, но тот, кто рядом с ним, гребаный клон Лэндона, хватает его и тянет обратно вниз. — Как ты отцепил Сеси, Джереми?

— Это даже не слово, — говорит она ему, ее голос накаляется.

— О, простите, лексическая полиция. Вопрос остается открытым: как ты перестала быть ханжой?

— Перестань называть ее ханжой, Реми!— Ава бросает в него салфетку, выглядя рассерженной от имени Сесилии.

— Она никогда не была ханжой, — говорю я, и рука Сесилии дрожит в моей руке, ее тело становится мягче, а губы слегка приоткрываются — в благоговении или восхищении, я не знаю.

— Вы, должно быть, говорите о другой Сесилии, потому что эта, — Ремингтон показывает на нее большим пальцем, — дипломированная ханжа, которая краснеет при одном упоминании о сексе. Смотрите! Дамы и господа, доказательства прямо здесь.

Конечно, уши и щеки Сесили меняют цвет. Я глажу ее руку своей, и она бормочет:

— Я собираюсь убить тебя, Реми.

— Я тоже. — Ава бросает в него что-то еще. Оливку.

— Ты можешь попытаться, но успех невозможен. — Он хватает Крейтона за плечо. — Защити меня от этих сумасшедших пум, отпрыск!

Его кузен просто убирает руку Реми, чтобы снова сосредоточиться на моей сестре. Он эффективно притворяется, или на самом деле думает, что она единственный человек за столом, несмотря на тонкие попытки Анники оставаться вовлеченной в разговор.

— Какого хрена? Какого хрена? — Ремингтон недоверчиво уставился на Крейтона. — Ты только что отмахнулся от меня, отпрыск? Я не могу в это поверить. Я трачу все свое время на твое воспитание, а теперь, когда у тебя есть Анни, ты меня совсем бросил?

— Перестань, — говорит ему Брэндон с мрачным выражением лица.

Ава и Сесилия набрасываются на Ремингтона. Крейтон по-прежнему игнорирует его. Глиндон пытается разнять драку.

Мы с Киллианом откидываемся в креслах, чтобы посмотреть на это шоу уродов, а я в это время планирую как можно скорее увести ее отсюда.

— Ну и цирк, — бормочу я себе под нос.

— Добро пожаловать в то дерьмо, которое любят устраивать британцы, — говорит Килл с ухмылкой. — Это интересно.

Для него, потому что ему нравится смотреть, как разворачивается хаос. Я предпочитаю контролировать его, душить и не давать ему дышать, если это не является абсолютно необходимым.

Мой телефон вибрирует, и я достаю его, в то время как Килл одновременно достает свой.

Это сообщение в групповом чате.

Николай: Где, блядь, все? Дом пуст.

Гарет: У нас вообще-то есть жизнь помимо того, чтобы развлекать тебя, Нико.

Николай: Да отвали, ты, наверное, учишься как ботаник.

Гарет: Как я уже сказал. Жизнь.

Киллиан фотографирует сцену, точнее, Брэндона, который игнорирует хаос, разворачивающийся вокруг него, поставив локоть на стол и опершись подбородком на руку. Он проверяет свой телефон со скучающим выражением на лице.

Ухмылка Чеширского кота приподнимает губы Киллиана, когда он отправляет фотографию в групповой чат.

Проходит всего секунда, прежде чем приходит ответ.

Николай: Где ты, мать твою, наследник Сатаны?

Киллиан: Расширяешь мои возможности?

Николай: Пошел ты нахуй. Не нервируй меня, а то я отрежу тебе член, пока ты спишь.

Киллиан: Я тоже говорил тебе не действовать мне на нервы, но ты пошел и выпил с Глиндон.