Через несколько шагов я оборачиваюсь назад и задыхаюсь, увидев в нескольких метрах от себя машину.

Я вытаскиваю наушники, и меня встречает крик водителя.

Сильная рука на моем локте поворачивает меня так, что я оказываюсь лицом к лицу с моим спасителем, который с тем же успехом может быть моим мучителем.

Его ресницы опускаются, как ставни, на его темные глаза, когда он трясет меня за руку.

— Что, блядь, я говорил о том, чтобы отключаться от внешнего мира? В следующий раз, когда будешь переходить дорогу, смотри сначала по сторонам. Это понятно?

Я вздрагиваю, словно каждое слово — это кнут, впивающийся в мою кожу.

Возможно, это потому, что он прикасается ко мне после столь долгого времени. Или потому что он действительно здесь. Лично. После того, как я думала, что больше его не увижу.

Эти факты определенно не дают мне покоя, потому что я сопротивляюсь очень нелогичному желанию обхватить его руками и обнять.

Я поворачиваю локоть, пытаясь освободиться от его хватки, но с таким же успехом могу быть поймана с помощью металла.

Его пальцы впиваются в мою плоть, твердые, неподвижные.

— Я спрашиваю, это, блядь, понятно?

— Да пошел ты, — говорю я напряженным тоном, удивляясь эмоциям, которые душат мой голос. — Ты не исчезаешь на две недели, а потом начинаешь приказывать мне. Кем, черт возьми, ты себя возомнил, Джереми? Моим хозяином? Моим хранителем? Игрушкой на твоей полке, которую ты считаешь, что можешь взять, когда тебе скучно? Потому что я не такая. Я пытаюсь быть сильной, но мне больно, и я чувствую боль, много боли. Так что если ты собираешься исчезнуть, сделай это навсегда. Хватит играть с моими чувствами!

Густая тишина пронизывает воздух, переплетаясь с напряжением и кипящим насилием.

Я вижу это в его глазах. В темнеющих серых глазах, сливающихся с ночью. Даже его тело напряглось, превратившись в один блок смертоносных мышц, обученных причинять боль.

Именно этого я и ожидала, и не удивилась бы после своей вспышки. Если бы мы были одни, я не сомневаюсь, что он нагнул бы меня и трахнул.

Наказал бы меня.

Заставил бы меня умолять, чтобы он мог сделать это снова и снова.

Однако его хватка не крепнет вокруг моего локтя. На самом деле, он нерешительно отпускает его, как будто это прямо противоположно тому, что он хочет сделать.

— У тебя есть чувства ко мне? — говорит он ровным тоном, наполненным таким безразличием, что у меня дрожит позвоночник.

Как будто готовится к удару, который сотрёт меня с лица земли.

Джереми делает шаг вперед, возвышаясь надо мной, но не прикасаясь ко мне. Только его тепло душит меня, а его запах скапливается внизу живота.

— Больше нет, — говорю я с уверенностью, которой не чувствую.

— Если нет, то почему ты просишь меня не играть с ними? Ты лгунья, Сесилия? — его грудь поднимается и опускается, как будто в недовольстве, в гневе.

Его мышцы напряглись, и каждая частица его тела, кажется, обрела собственное присутствие.

Он протягивает руку, которая кажется такой большой и устрашающей. Я вздрагиваю, но слишком поздно.

Он уже обхватил мое горло, его пальцы впиваются в плоть с такой силой, что я не могу дышать, не говоря уже о том, чтобы двигаться.

— Ответственная Сесилия. Бескорыстная, альтруистичная, жертвенная Сесилия, — его голос понизился, как и брови, но на верхней губе появилась легкая усмешка. — Ты так заботишься о своих друзьях, не так ли? Твоя семья, твой маленький круг глупых шуток и пустого ничегонеделания. Ты мать, да? Та, которая следит за тем, чтобы все были дома в безопасности, чтобы никто не забеременел случайно, не выпил слишком много или не остался совсем один.

Я сглатываю, но даже это не удается сделать из-за его хватки. Мне не нравится тон его голоса или темнота, покрывающая его.

Как будто я разговариваю с тем незнакомцем в маске в лесу в тот первый раз.

Как будто мы вернулись к началу.

— И все же, ты так легко выкинула Аннику из своего списка. Ты прекрасно знаешь, как она одинока, как она была рада завести друзей. Мне плевать, если кто-то другой вычеркнет ее из своей жизни, как будто ее там никогда не было, но ты, ты чертова лгунья, Сесилия.

Он отпускает меня рывком, и я, спотыкаясь, отступаю назад на шатких ногах, которые едва держат меня в вертикальном положении.

Его слова словно нож вонзаются в мою грудь и застревают в костях.

Так вот из-за чего он злился. Возможно, именно поэтому он полностью отрезал меня от себя.

Я сопротивляюсь желанию помассировать то место, где он держал меня.

— Я люблю Анни, правда люблю, но мне не нравится то, что она сделала с Крейтом.

— Ты Крейтон?

— А?

— Я спросил, являешься ли ты Крейтоном. Это не так, так какого хрена ты действуешь от его имени?

— Ты не понимаешь. Крей всегда был отстраненным и молчаливым, и мы думали, что она вытащила его из скорлупы, но потом...

— Не надо оправдываться, — процедил он, прежде чем выпустить вздох. — Просто признай, что ты вскочила на волну, увидела, что делают все остальные, и решила действовать так же, потому что тебе не нравится быть в стороне.

— Я не такая.

— Но это правда. Разве ты не отказывалась делать то, что тебе хочется, потому что это не приветствуется другими? Разве ты не плакала, когда я сказал, что расскажу им о твоих наклонностях? Ты просто бессердечная, трусливая лгунья. Ты сказала, что я играю с твоими чувствами? Хорошо. Так я смогу их подавить, — он проходит мимо меня, — Мне не нужны неверные.

Затем он уходит.

Без оглядки.

Как будто он только что не разбил мое сердце на куски и не оставил меня барахтаться в его крови.

Сесилия

— Ааа, мы потеряли ее!

Я поднимаю голову рывком, который пугает и Глин, и Аву — именно последняя привлекла мое внимание только что.

Мы устраиваем девичник впервые с тех пор, как Анни уехала полтора месяца назад.

Мы много пьем, потому что никто из нас не хочет говорить или думать о пустом месте в нашем кругу или об эхе ее отсутствия.

Мы сидим на диване, одетые в пушистые пижамы — это была идея Авы. Она сказала, что если мы собираемся на домашнюю вечеринку, то должны быть похожи на гламурных персонажей из черно-белых фильмов.

Так что мы все надели ее халаты, покрытые перьями, искусственным мехом и всем неудобным.

— Я хотела сказать, вы слышали новости? — спрашивает Ава со своей позиции справа от меня.

— Какие новости?

— Джон сдался за приобретение наркотиков и нападение на несовершеннолетнего.

Бутылка пива опрокидывается в моей руке. Я не пьяна. Черт, я только что взяла эту бутылку, и она только наполовину допита, так что я не могу ничего выдумывать.

— Ты только что сказал, что Джон сдался? Тот самый Джон, которого мы знаем?

— Да, твой бывший.

— Вау, — выдохнула Глин. — Я и не знала, что он был таким ничтожеством. Ты увернулась от пули, Сес.

Мои пальцы дрожат, и мурашки пробегают по спине и в желудок.

— Думаю, тетя Ким была права, когда говорила, что у нее плохое предчувствие насчет него, — продолжает Ава, не обращая внимания на звук, который вторгается в мою голову.

Тик.

Тик.

Тик.

— Да. Это так жутко. Ты действительно не знаешь, что люди скрывают, — Глин обнимает себя. — Но как ты узнала о том, что он сдался?

— Эм, привет? Это было во всех новостях. Он сын высокопоставленного лица в каком-то министерстве, и многие предполагают, что, возможно, его отец использует сына как козла отпущения, чтобы скрыть свои преступления. Поэтому он также находится под следствием. Вся эта чехарда достойна попкорна, скажу я вам.

Мама и папа, наверное, тоже смотрели новости. Вот почему мама сказала мне, что будет рядом, если мне понадобится поговорить о чем-нибудь сегодня утром?

— Сеси? — Ава хватает меня за руку, ее голос испуган. — Боже мой, почему ты плачешь?