— Почему мы здесь?

Я наслаждаюсь звуком ее голоса, нежным полутоном, который соответствует бризу, окутывающему нас. Я стараюсь не обращать внимания ни на это, ни на ее присутствие, ни на то, что она выглядит не иначе, чем еда, ожидающая, когда ее съедят.

Но у моего члена другие идеи.

У него появились необычные вкусы, и он метафорически вытатуировал ее имя по всему своему ограниченному сознанию.

Он дергается, волнуется, требует быть внутри нее с тех пор, как я коснулся ее раньше в приюте.

Сесилия внимательно наблюдает за мной, как раненая добыча, попавшая в ловушку.

Она понимает, что ее единственный выход — это охотник — я. Только я не могу предложить пощады, и, конечно, привел ее сюда не для того, чтобы позволить ей уйти.

Я подхожу к ней, и она делает два шага назад. Она спотыкается на лестнице, ведущей во внутренний дворик, но потом хватается за перила и продолжает путь наверх.

— Джереми... не надо...

— Что не надо? — я продолжаю игру в кошки-мышки, наслаждаясь зрелищем ее тщетных попыток сбежать. — А ты уверена, что хочешь говорить с придыханием? Звучит как приглашение.

Ее шаги ускоряются, но она не разворачивается и не убегает, нет. Она знает, что лучше не поворачиваться ко мне спиной, потому что меня уже не остановить. Это было бы настоящим приглашением.

Но сейчас я не хочу играть в игру. У меня есть кое-что более насущное.

Сесилия задыхается, ударившись о дверь. Ее пальцы вцепились в ручку, судорожно пытаясь повернуть ее. В тот момент, когда ей это удается, я набрасываюсь на нее.

Моя рука обхватывает ее талию, фактически приковывая ее к себе. Как обычно, она использует это как возможность бороться со мной. Ее маленькая фигура бьется о мою большую, удары, пощечины, царапины, ногти.

Мне все же удается занести ее в дом и уложить на диван. Ее лицо, шея и уши приобрели глубокий красный оттенок.

— Отпусти меня! — в ее голосе звучит отчаяние, и это не только из-за нашей обычной игры. — Оставь меня в покое, Джереми.

— Нет.

Это одно слово, всего одно слово, но его достаточно, чтобы передать мое решение относительно нее.

Я ни за что не отпущу Сесилию. Не важно, что она делает, не важно, что говорят мои демоны. Неважно, как все пойдет дальше.

Я просто похищу ее, оставлю у себя и превращу в часть себя, чтобы она не смогла уйти.

Блестящая влага застилает ее глаза, когда она толкает меня в руку.

— Пожалуйста, Джереми. Просто позволь мне уйти.

— Оставь мольбы для чего-то более прибыльного, потому что это, — я крепче обхватил ее талию. — Никогда не изменится. Ты моя, Сесилия. Начни вести себя соответственно.

А потом я запускаю пальцы в ее серебристые волосы, большой палец впивается в ее щеку, и я приникаю к ее губам.

Я целую ее с беспредельным голодом. Я целую ее так, как не целовал никого прежде. До нее любая физическая близость с противоположным полом была лишь удовлетворением потребности.

Сесилия и есть потребность. Речь идет не о трахе, владении или освобождении.

Дело в ней и ее пьянящем аромате. Дело в том, как она тает в моих объятиях, когда я целую ее.

Я прощупываю, она поддается.

Я тяну ее за губы, она хнычет.

Я ласкаю ее язык, и она податливо прижимается ко мне, ее рука дрожит на моей груди, а ее тело становится единым с моим.

Мой рот пожирает ее рот в ответ за все то время, что я не мог. За все то время, что она была недосягаема, потому что я был жестким козлом, который видит мир только в черно-белых тонах.

Сесилия — ни то, ни другое. Она серый. Она — цвета. Она — каждая радуга, на которую я никогда не думал остановиться и посмотреть.

Я целую ее, потому что только так я могу показать ей, насколько она отличается от меня и как сильно повлияло на меня ее отсутствие.

В тот момент, когда я отрываю свои губы от ее губ, она издает какой-то звук — хныканье, разочарование или что-то среднее.

Ее кожа покраснела, и она смотрит на меня так, как будто не может меня понять.

Но она хочет этого.

Любопытство затаилось в ее больших зеленых глазах, в их глубине, в том оттенке невинности и потусторонней свирепости, который делает ее Сесилия.

— Почему ты продолжаешь это делать? — в ее словах сквозит грубая боль. — Почему ты продолжаешь играть с моими чувствами? Я пытаюсь забыть тебя. Почему ты не позволяешь мне?

— Тебе не позволено забывать меня, lisichka.

Ее губы дрожат.

— Не называй меня так, когда ты уже отпустил меня.

— Я не отпускал тебя.

И тут мои губы снова находят ее губы. На этот раз я толкаю ее к дивану, она со вздохом падает на спину, и я следую за ней.

Медленно, но верно, ее руки обхватывают мою шею, пальцы перебирают маленькие волоски на моем затылке, трогают, исследуют.

Мучают.

Господи. Эта девушка может превратить меня в яростного зверя одним лишь прикосновением.

Мои пальцы цепляются за ее джинсы и спускают их как можно ниже.

Невозможно держать себя в руках, когда Сесилия в моих объятиях. Когда я приникаю к ее губам и пробую на язык ее сладкую несдержанность.

Я освобождаю ее рот, чтобы снять остальную одежду с нее и свою. Она смотрит на мои мускулы, татуировки и член, пока ее грудь резко вздымается и опускается.

В глубине души мне нравится, что она привлекает меня так же, как и я ее. То, что она наблюдает за каждым изгибом моего тела с безумным голодом, который отражает мой.

Нет.

Моя потребность в ней гораздо сильнее, потому что я не могу сопротивляться желанию вонзить зубы в ее полупрозрачную кожу и выпить кровь.

Пометить ее.

Владеть ею.

Чтобы никакой другой ублюдок, особенно Лэндон, не смог приблизиться к ней.

Я трогаю ее везде, щипаю и кусаю ее чувствительные соски, кремовую кожу груди, шеи, живота и даже киски.

В тот момент, когда я посасываю ее клитор, она кончает мне в рот. Она задыхается, дрожит и обдает мое лицо характерным запахом своего возбуждения.

Вид и ощущение ее удовольствия заставляют меня сходить с ума. Просунув руку под ее талию, я притягиваю ее к себе, так что мы сидим кожа к коже и ее учащенное сердцебиение бьется о мое.

Ее торчащие соски касаются моей груди, и она хнычет, этот звук возбуждает мое либидо.

Мои глаза не отрываются от ее глаз, когда я приподнимаю ее, а затем насаживаю на свой твердый член. Ее голова откидывается назад со стоном, а ее руки обхватывают мою шею.

Блядь. Она чувствуется так хорошо.

Даже лучше, чем хорошо. Она словно создана для меня. Ее киска сжимается вокруг меня, душит, и она становится такой маленькой и послушной в моих руках.

Обычно я ускоряю ритм, заставляю ее подпрыгивать на моем члене и кричать, когда разрезаю ее своим ножом. Она плакала и умоляла меня остановиться, потому что это слишком, когда она разрывалась вокруг меня.

Но не сегодня.

Я вращаю бедрами медленно, но твердо. Я даю ей возможность приспособиться, прежде чем войти в нее с глубоким, умеренным ритмом, позволяя ей почувствовать каждый удар. Каждый подъем и опускание ее киски вокруг моего члена. Каждую молекулу наших соединенных тел.

Ее стоны становятся более горловыми, ее хныканье более глубоким, а ее бедра естественным образом попадают в ритм с моими.

Шлепки плоти о плоть эхом отдаются в воздухе, когда я держу ее за талию, чтобы контролировать толчки.

Я не нежен. Я вхожу так глубоко, что ее глаза слезятся и закатываются.

Но я делаю это медленно, двигаясь в таком темпе, в каком никогда не пробовал.

— О, Боже, я… — выдыхает она. — Я не могу этого вынести

— Ты и не такое выдерживала. Ты справишься со мной, lisichka.

Ее шея краснеет, когда она снова смотрит на меня, используя мое лицо как якорь, пока хватается за меня.

— Это новое ощущение...

Вверх.

Вниз.

— Ты ощущаешься по-другому.

— Как по другому? — я отпускаю одно из ее бедер и хватаю ее за горло.

— Я не знаю. Это... просто по-другому.