С такими мрачными тучами никогда не знаешь, будет ли ливень или катастрофическая буря.

Хотя одно можно сказать наверняка. Это будет опасно. Лучше укрыться и спрятаться, пока они не пройдут.

Но как можно спрятаться от таких глаз? Глаза такие темные, почти черные.

Глаза настолько безжизненные, что можно подумать, что они мертвы.

Или, может быть, тот, кто смотрит в них, должен быть мертв.

Мои пальцы обхватывают дубинку за окровавленный конец, и я еще сильнее притягиваю ее к своей шее.

Если я попытаюсь отпихнуть его, он, скорее всего, воспримет это как вызов и сделает все с точностью до наоборот.

Конечно, он не убьет меня, так что мой лучший вариант — заставить его потерять интерес и отпустить.

Он считает, что я недостаточно компетентна, чтобы участвовать в посвящении в Язычники, и, попросив его сделать то, чем он угрожал, я только что доказала, что достаточно не в себе, чтобы меня рассматривали на эту должность.

В его глазах не промелькнуло никаких чувств. Ни малейшей реакции.

Они по-прежнему темно-серые и недостижимые.

Но он отпускает другой конец дубинки и накрывает мою руку своей большей рукой в перчатке.

Резко и навязчиво, почти ломая мою руку, он прижимает холодный металл к моей трахее.

— Ты этого хочешь? — он душит меня дубинкой. — Сделай это как следует, если это так.

Мое дыхание сбивается, давление нарастает в шее, сковывая вены и нагревая лицо.

Желание биться, брыкаться и драться проходит через меня, но я заставляю себя сохранять присутствие духа, успокаивать дыхание и мысли.

Лучший способ позволить кому-то победить — это позволить ему проникнуть в вашу голову, конфисковать ваши мысли и заменить их парализующим страхом или угрозами.

Я встречаю его пустые глаза своим решительным взглядом.

Ты не сможешь причинить мне боль.

Худшее, что он может сделать, это заставить меня потерять сознание, как он сделал с другими участниками.

И хотя я предпочитаю не терять сознание, это все же лучший вариант, чем подвергнуться допросу и в конечном итоге сдать того, кому я дала обещание.

— Понятно. — Его гравийный голос атакует мое ухо. — Ты думаешь, что я остановлюсь после нескольких вздохов и предупреждения. Что я ударю тебя, вырублю, как других, и продолжу свой путь, чтобы мучить какую-нибудь другую бедную душу. Тебе немного жаль их, но в то же время ты рада, что это не ты, верно?

Мои губы раздвигаются, как для того, чтобы я могла нормально дышать, так и из-за его слов.

Как он смог прочесть так много в моем плане без того, чтобы я произнесла хоть слово? Он экстрасенс?

Пожалуйста, не говорите мне, что Язычники участвуют в сектах и заключают договоры с демонами.

— Я бы сделал это. Я должен был бы это сделать. — Он дергает меня за волосы, заставляя вздрогнуть. — Но у тебя хватило наглости действовать мне на нервы, так что теперь у меня есть искушение просто... украсть твой последний вздох.

Мой глоток встречает металл дубинки, что подобно кирпичу на моей трахее.

Я качаю головой один раз, или настолько, насколько это возможно с его хваткой на моих волосах.

— Хотя у нас есть правило не убивать никого во время инициации... намеренно.

Я не упускаю из виду, как он делает ударение на последнем слове. Он говорит, что все равно собирается убить меня, а потом замаскировать это так, как будто это было непреднамеренно.

Это та часть, где предсказания и истории так сильно отличаются от реальности.

Я слышала много слухов о том, как Язычники избивают людей ради забавы и убивают, не моргнув глазом.

Но наблюдать это воочию или, что еще хуже, оказаться на месте жертвы — это ничем не отличается от того, когда тебя бросают в глаз бури и ты знаешь, что твои шансы на выживание ничтожно малы.

Никакое глубокое дыхание или рациональное мышление не спасет меня. Он уже в моей голове, и он знает это.

Он — мой единственный шанс выйти отсюда живой, и он тоже это знает.

Чего он не знает, так это того, что я отказываюсь падать без боя.

— Сначала трахни меня, — шепчу я, мой голос такой низкий, что я едва слышу его.

Все его тело замирает, как тогда, когда я шлепнула его по руке.

— Трахнуть тебя? — повторяет он медленно, как будто пробует слова на вкус.

Я киваю.

Он отпускает мои волосы, проводит рукой по точке пульса в моем горле, оставляя мурашки по коже, прежде чем прикоснуться к груди через рубашку. Его прикосновения дикие, почти карающие, когда он впивается пальцами в кожу.

— Почему?

Мне требуется все, чтобы оставаться собранной, несмотря на пульсацию и тупую боль в чувствительной плоти моей груди.

— Я не хочу умереть девственницей.

Впервые с тех пор, как я увидела человека в Оранжевой маске, в его глазах вспыхивает свет, но это не интерес. Скорее садизм.

Возбуждение от чего-то.

Чего, я не знаю.

— Я не трахаю девственниц. С ними не очень хорошо трахаться. Без обид. — Он говорит это, подразумевая каждую обиду за этими словами. Затем он отпускает мою грудь, но только для того, чтобы он мог залезть под мою рубашку, сдвинуть верхнюю часть лифчика вниз и ущипнуть мой сосок.

Кожа перчатки настолько жесткая, что я хнычу, но он воспринимает это как приглашение и перекатывает его между пальцами в перчатке в тревожном, спокойном ритме, а затем жестоко сжимает.

Я опрокидываюсь навзничь, так как давление на мою шею усиливает ощущения. Или лучше. Честно говоря, я понятия не имею.

Это первый раз, когда я переживаю нечто подобное после того опыта, который похоронила в черных глубинах своей души.

С тех пор я была ханжой Сесилией, «почему все помешаны на сексе» Сесилией, «ботаничкой, которая учится в университете только потому, что хочет учиться» Сесилией.

Единственное исключение — он. Тот, кому я делаю одолжение и из-за кого я оказалась в таком затруднительном положении.

Меня лапал и трогал незнакомец в маске после того, как я нагло предложила ему трахнуть меня и откровенно призналась, что я девственница, хотя все считали, что это не так со времен средней школы.

Я сказала это, чтобы ослабить его бдительность, чтобы могла сбежать, но с таким же успехом могла сделать все наоборот.

С самого начала я его не интересовала, поэтому он устранил меня, как и всех остальных участников, но я пошла дальше и несколько раз неосознанно провоцировала его, и теперь он не хочет меня отпускать.

— Скажи мне. — Он снова сжимает мой сосок, и грубое прикосновение его кожи к моей нежной заставляет меня задыхаться. — Что шикарный человек из КЭУ делает на посвящении Язычников?

Как он уловил это после того, как я приложила столько усилий, чтобы замаскировать свой акцент?

— Я задал вопрос. Где твой ответ?

Я смотрю на него, и его глаза снова загораются.

— Прекрати так на меня смотреть, а то я могу тебя трахнуть, в конце концов, только для того, чтобы увидеть, как эти глаза наполняются слезами.

Больной ублюдок.

Я не сомневаюсь, что он сделает все это и даже больше. Он стал таким непредсказуемым с тех пор, как я впервые заметила его слежку за теми парнями.

Как раз когда я собираюсь придумать способ побега, чтобы не попасть в еще более серьезные неприятности, с другой стороны участка раздается шум.

Мы смотрим в ту сторону и видим, как Белая Маска и Желтая Маска преследуют группу людей, а Желтая Маска маниакально смеется.

Я не думаю об этом, наступая на ногу Оранжевой Маске. В тот момент, когда его хватка ослабевает, я уворачиваюсь и бегу.

Я не смотрю назад. Я не жду, пока он догонит меня. Я бегу, бегу и бегу.

Мое сердце застревает в горле, и единственное, о чем я думаю, это как, черт возьми, у меня не случился приступ паники, как я делаю всякий раз, когда оказываюсь в любой сексуальной ситуации.

И самое главное, почему мои бедра сжимаются, пульсируют и требуют, чтобы я вернулась к этому безжалостному незнакомцу?