Теперь в этих комнатах было тихо и пустынно. Дневной свет вливался в высокие окна и освещал бархатные драпировки и лёгкий беспорядок на столах, до которого не могли добраться проворные руки заботливых слуг, поскольку юный принц в борьбе за свою независимость от взрослых противился любому вмешательству в личные дела.

Лорант ожидал его в дальней гостиной, где было немного мрачно, и единственным украшением служил большой гобелен с девой и единорогом, висевший на стене, обшитой деревянными панелями. Юный слуга заканчивал накрывать на стол, а принц стоял возле пустого камина, повернувшись спиной к гостю.

— Я закончил, ваше высочество, — произнёс слуга, поклонившись.

Лорант обернулся и Донцов заметил, что он бледен и сильно расстроен.

— Ступай, Тин, — проговорил Лорант и, проводив мальчика взглядом до дверей, произнёс: — Будьте любезны, друг мой, прикройте дверь плотнее и помогите мне снять доспехи. Мне кажется, я до костей истаял в этой духовке. Не знаю, как можно носить их целыми днями на войне, да ещё биться в них с врагами.

— Иногда они спасают жизнь, — ответил Донцов, выполняя его просьбу.

Он запер дверь, а потом помог принцу снять тяжёлый кованый пояс с ножнами церемониального меча, тогу и аккуратно расстегнул ремни, которыми крепились доспехи, снимая их и укладывая на стол рядом с камином. При этом он заметил, что лицо юноши покрыто испариной, а кончики волос прилипли к щекам и лбу.

— Вам нужно освежиться и сменить одежду, — заметил Донцов.

Лорант беспомощно огляделся.

— Всё-таки придётся вызвать слуг.

— Не обязательно. Если вы скажете, где здесь вода, полотенце и чистые рубашки, мы обойдёмся без них.

— Вряд ли я вправе заставлять вас замещать лакеев, капитан, — пробормотал принц.

— Вы не заставляете.

— Гардеробная там, — он указал на неприметную дверцу за портьерой.

Пока Донцов помогал ему снять камзол и рубашку, обтирал его потное тело смоченным в холодной воде полотенцем и помогал одеться, Лорант подавленно молчал. Было ясно, что он потрясён и растерян, а когда они вернулись в гостиную и сели за стол, он снова принялся извиняться:

— Простите меня, сэр Светорзар. Я веду себя, как испуганный ребёнок, но, боюсь, что таковым и являюсь. Я напуган тем, что чувствую. Мне нужно с кем-то поговорить об этом, но я не могу пойти с этим к брату и друзьям. От меня ждут зрелого и государственного подхода к свершившемуся, а я полон смятения. Понимаете, я шёл на суд преисполненный уверенности, что сейчас свершится правосудие, что мы будем наказывать изменников и врагов, которые замыслили погубить нас. Я был уверен, что, каким бы жестоким ни был приговор, я восприму его как справедливое возмездие. Но я не смог отнестись к этому так, как мой старший брат и отец. Я испытал не только ужас от того, как жестоко будут наказаны эти люди, но и глубокое сочувствие к ним. Я не увидел перед собой задыхающихся от злобы врагов, источающих яд с языков. Это были те люди, которые раньше находились в моём окружении, как рыцари моего брата, как и вы. Я симпатизировал им. Они казались мне изысканными и благородными. А теперь они стояли в этих нелепых рубахах, пошатываясь под грузом своих цепей и почти не глядя на собравшихся. Они были готовы к печальному исходу и полностью признали свою вину, и всё же приговор вызвал у них ужас. Лорды суда решили их четвертовать. Я понятия не имел, что это такое. Говорят, что эту казнь придумали в Сен-Марко, и потому было решено применить её к прислужникам короля Ричарда. Им отрубят сначала руки и ноги и только потом — голову. А три рыцаря, которым было пожаловано рыцарское звание в луаре, будут предварительно подвергнуты тому, что называется «огненными доспехами». Доспехи раскалят на огне и наденут на преступников, но снимут до того, как это убьёт их. Мне страшно представить, как это будет выглядеть, а ведь я должен понимать, что они действительно изменили отцу и нашему народу, при этом, будучи людьми одной с нами крови…

Посмотрев на задумчивого собеседника, принц неожиданно впал в беспокойство.

— Я наверно зря говорю вам всё это, — пробормотал он. — Вы вовсе не обязаны выслушивать моё нытьё, и я не обижусь, если вы отругаете меня, как мальчишку, за мою слабость.

— Я не стану вас ругать, принц, — поднял голову Донцов, — потому что понимаю, что в жизни каждого мужчины бывает очень болезненный момент, когда в душе оставаясь ещё ребёнком, он вынужден вступить в жестокий взрослый мир. Я уверен, что такой момент был и у вашего великого отца, и у благородного энфера. И поскольку они вряд ли признаются в этом и, скорее, постараются укрепить ваш дух жёстким внушением, я согласен, что проще выговорится кому-то, кто отнесётся к вам с сочувствием в минуту мимолётной слабости. Потому я выслушаю всё, что вы мне расскажите, и похороню это на дне своего сердца.

— Я так благодарен вам, — проговорил Лорант. — Наши славные мужи полны воинской доблести, но порой лишены сострадания, которое считается достоинством дам.

— Не думаю, что это так, — покачал головой Донцов. — Я не раз становился свидетелем того, как проявлял сострадание ваш старший брат.

— К страждущим — да, но не к изменникам. Впрочем, он по просьбе матери уговорил отца смягчить приговор для бедняжки Адалины. Отец согласился заменить сдирание кожи отсечением головы. А учитывая, что наши палачи — мастера своего дела, она умрёт быстро и, надеюсь, почти безболезненно. Но к остальным он непреклонен.

— Но почему эти рыцари вступили в сговор с врагом? Они сказали?

— Да, лишь двое из-за денег, которые ссужали им де Сегюр и Ла Моль. Крэдон прямо заявил, что не мог простить нас за то, что его отца, когда-то уличённого в растрате, лишили поместья. Герлан признался, что его старший брат и отец служили во время прошлой кампании под знамёнами короля Армана и были убиты. Больше всего его задело то, что они пали не в бою, а были зарезаны в своей палатке во время набега наёмников, служивших луару. Потому он вместе с де Сегюром и приехал к нам с единственной целью отомстить за смерть родных. А Моларэн и вовсе заявил, что в бытность свою в Сен-Марко влюбился в девицу, дочь сенешаля, которая сказала ему, что не станет его женой, пока он не покроет себя славой, сражаясь с врагами короля Ричарда.

— И они ни о чём не жалеют?

— Только о том, что их разоблачили. Может, потому им и вынесли столь жестокий приговор. Впрочем, остальным тоже не повезло. Три купца будут колесованы по обычаю Сен-Марко. Брат пытался объяснить мне, что это значит, но я не понял. И не желаю понимать. А двое слуг, что подслушивали под дверями, будут повешены, но сняты с виселиц до того, как умрут. После этого их будут бичевать, пока они не испустят дух.

— А Дама Полуночи?

— Она больше не Дама Полуночи, — с неожиданным ожесточением произнёс принц. — И она единственная, кого мне не жалко. Она была приближена и обласкана отцом, но предала его. Посмотрим, как она будет красоваться, когда босиком пойдёт в своей рубахе через четверо ворот, и её шею будут украшать не драгоценности, а табличка с надписью: «Изменница, убийца, ведьма».

— Она пойдёт пешком? В кандалах?

— Все они пойдут так к месту казни, но я уверен, что больше всего гнилых яблок и камней полетит в её голову. Ах, да, купец Брево, зачинщик всего этого не дожил до суда, но его тоже приговорили и отвезут к эшафоту привязанным к спине козла, лицом к хвосту. И сначала сдерут с него кожу, а потом колесуют. Жаль, что он ничего не почувствует. Но эта Изабо почувствует вполне! Для начала на её лицо наденут раскалённую маску за то, что она, будучи Дамой Полуночи, презрела свой долг перед альдором. После за покушение на убийство контаррена её четвертуют, но не до конца, только отрубят руки и ноги, а уж потом сожгут живьём на костре, как ведьму, потому что она пыталась извести его с помощью колдовства. Её смерть не будет быстрой и лёгкой. И она будет последней! Она будет смотреть на казнь других до того, как взойдёт на эшафот сама!

Донцов не стал спрашивать у Лоранта, неужели ему совсем не жаль несчастную женщину. Ответ был написан на его лице. Должно быть, думая об Изабо, он, наконец, справился со своей слабостью, потому что вдруг выпрямился, и, схватившись за кувшин, принялся разливать вино.