– Да.

Короткое и решительное обращение.

Его голос – знакомый, желанный, родной. От звука голоса Ратмира в глубине тела начинает тренькать и вибрировать. Это шевеления нашего ребенка, нашей доченьки… Впервые такие отчетливые и яркие, запоминающиеся. Я замираю и дрожу от наплыва эмоций.

– Лиля? Ты там?

– Да. Наша дочь шевелится. Прямо сейчас крутится…

В ответ он выдыхает мучительно и протяжно.

– Ратмир? – шепчу едва слышно. – Мы можем поговорить?

– Я в дороге, Лиль. Но да, – делает паузы. – Если хочешь. Мы можем поговорить.

– Прости, что молчала. Я должна была рассказать. Просто боялась.

– Чего? Бля… Не понимаю я тебя. Просто не понимаю.

– Твои родители торговали девочками и наркотой?

– Бля… Что? – удивляется. – Что… Нет. Нет же! Откуда ты взяла эти слухи?

– Ратмир, твои в таком не замечены, а мои – да.

Снова возникает гнетущая тишина. Я начинаю бояться, что Ратмир больше вообще не захочет меня слушать, поэтому выдаю самое гнусное, выпаливаю быстро.

– После смерти родителей клубами с девочками и наркотой занялся старший брат. Родной старший брат быстро подсел на дурь и превратил наш дом в притон дружков-наркоманов и шлюх. Кутеж, драки, оргии. Дым от травки столбом… Мы с Элей, женой брата затыкали щели, чтобы не слышать, как там трахаются, визжат и обдалбываются все, кому не лень, чтобы смрад не стоял столбом. Но плохо помогало. Я даже держала школьные вещи отдельно, не в доме, чтобы травкой не несло. Но самое плохое в том, что, когда дела брата пошли наперекосяк, он решил меня продать, подложить под одного отморозка. Мне было пятнадцать. Тогда я и сбежала. Мне помогла Эля, дала денег и сказала убежать далеко, жить под другим именем и не возвращаться. Я так и делала. Долгих восемь лет. Я просто привыкла держать это в тайне и не хотела обижать тебя. Все, – плачу. – Теперь точно все. Прости.

Тишина до сих пор ужасно гнетущая. Я не слышу голоса Ратмира. Вдруг он уже давно отключился? Но таймер на экране тикает, показывая, что разговор продолжается. Я слышу шорохи.

Мне дико страшно, что это последний наш разговор, но в то же время я испытываю колоссальное облегчение, что теперь точно нет ни одного секрета. Лучше поздно, чем никогда… Моя вина лишь в том, что я сделала это поздно. Может быть, слишком поздно.

– Где он сейчас? – спрашивает Ратмир холодным голосом.

Не отключился. Слушал.

– Кто? – шепчу едва слышно.

– Гондон этот. Брат твой. Где он сейчас?

– Я не знаю. Правда, не знаю. Он срок мотал.

– Имя скажешь?

– Славин. Славин Павел Михайлович. Он старше меня на десять лет. Сейчас ему тридцать три…

– Где ты сейчас? Где остановилась? Отель? Мотель? Хату снимаешь? Где ты?

– Эля снимает квартиру недалеко от больницы, потому что сын находился на лечении. Я живу с Элей и ее братом.

– Адрес скинь. И ради всего святого, до моего появления никуда не выходи. НИ-КУ-ДА! Слышишь? Вообще! Чтобы носа из дома не высовывала, пока я не приеду.

– А ты приедешь?

– Приеду ли я? Глупый вопрос. Разумеется, да! Уже еду… Немного осталось. Жди меня, береги себя и нашу дочь.

Ни слова о любви. Только отключившись, понимаю, что я ждала именно этих слов, хоть крошечного намека на то, что Ратмир меня любит до сих пор

День тянется медленно. Немного поклевав за ужином, помогаю прибрать грязную посуду и снова проваливаюсь в свои мысли. Я понимаю, что не имею права требовать от Ратмира любви. Но мне сильно хочется быть любимой им, я буквально места себе не нахожу.

Поясница неожиданно сильно разнылась, лежать не получается, сидеть тоже долго не выходит. Я начинаю ходить по небольшой квартирке, и совсем скоро возникает легкое ощущение тошноты и головокружения от мельтешения одних и тех же стен перед глазами.

– Лиля, я пойду в магазин за продуктами. Здесь недалеко, через дорогу. Не хочешь пойти со мной? – предлагает Эльвира.

Немного поколебавшись, соглашаюсь. Магазин видно из окна дома, еще довольно людно на освещенной части улицы. На свежем воздухе становится легче дышать. Я невольно замедляю шаг, Эля подстраивается под меня. Закупив продукты, мы не сразу отправляемся домой. Взяв в пекарне по стаканчику горячего чая, греем пальцы о картонные стаканчики и пьем понемногу возле уличных столиков.

– Снег еще не ложился, – с сожалением говорит Эля. – Ильнур так любит снег, а его все никак нет. Немного выпадает и почти сразу же тает. Аномально теплая зима…

От ее дыхания пар поднимается облачком. Подумав о предстоящих новогодних праздниках, я начинаю грустить: мы планировали новый год с Ратмиром, должны были успеть с новосельем, но теперь все так неопределенно.

– У тебя грустный вид. Есть сложности?

– Небольшие. Или большие. С какой стороны посмотреть. Не бери в голову.

– Расскажи.

– Просто я не рассказывала своему мужчине о прошлом, хранила в тайне. Все это всплыло недавно, он вспылил. Я не знаю, сможет ли он простить меня за молчание. У него очень хорошая семья…

– Да, тебе повезло с этим меньше, но разве в этом есть твоя вина?

– Я молчала до последнего. Сейчас понимаю, было много шансов признаться, но уже ничего не исправить. Надеюсь, что все наладится.

– Все будет хорошо! – бодро заявляет Эля. – Я это чувствую. У всех нас наладится…

– Хорошо, если так. Пока мы болтали, уже совсем стемнело. Пошли обратно в квартиру.

– Пошли.

Мы неторопливо направляемся обратно. Нужно пройти через сквозной двор, а там уже не так хорошо с освещением. Поневоле шаги ускоряются, сами по себе, словно интуиция нашептывает о нехорошем.

Мы почти у дома, как вдруг из темноты вырастает фигура. Довольно рослый мужчина неожиданно выныривает из мрака и закрывает собой узкий проход.

– Далеко собрались, девочки?

Ратмир

После разговора с Лилей сидеть за рулем невыносимо. Глаза жжет, грудь раздирает эмоциями. Каждая из них бьет наповал. Пульс бешено в висках бахает, лупит и оглушает. Я не могу следить за дорогой, словно ослепший. Быстро перестраиваюсь в крайний правый ряд и торможу на обочине, вывалившись на свежий воздух.

Между городами начинает вовсю метет мелкими снежинками, возле придорожных кустиков намело прилично. Собрав в пригоршню снег, растираю им лицо, чтобы остыть немного. Снег тает, подтекает грязными лужицами на лице, но легче мне не становится. Ни капли.

Какой же я кретин… Тошно от самого себя. Стыдом пропекает до кончиков волос. Лиля, оказывается, в аду жила, а я даже высказаться не дал. Не позволил и слова сказать. Она объясниться не успела, а я вывалил свои обиды. Да, был обижен, что она повела себя принципиально, когда вылез мой обман, а сама лгала. Меня это шарахнуло, задело все нервы до единого! Так полыхнуло, что я обезумел. Опять думал не головой, а нутром, которое всегда горит беспокойно!

Вспыльчивый, взрывной характер… Его бы скорректировать, как собственное поведение в прошлом. Тогда бы я ее выслушал. Конечно, выслушал, и не позволил уйти беременной… Переживать не позволил. Занежил бы свою девочку за те годы, что она жила в аду и скиталась, пока не оказалась в детском доме. Как только себя сохранила – уму непостижимо. Для меня… Мне досталась – самая чистая и возвышенная, самая отзывчивая и любимая. Единственная, а я…

– Слышь, ты там землю ешь, что ли? – раздается немного вальяжный голос Армана.

Он наблюдает за мной, немного спустив вниз автомобильное стекло.

– Не ем я землю.

– Тогда что?

– Ничего. Просто тошно. Я повел себя, как кретин, поэтому тошно.

– Ага, я уже понял! – снова прихлебывает шампанское из горлышка бутылки. – И рожа у тебя теперь грязная.

Арман убеждает меня вернуться в машину. Сам понимаю, что нужно как можно быстрее добраться до Лили, обнять ее, прощения попросить. Но пока не могу пошевелиться. В груди продолжают детонировать снаряды – один за другим, и пока этот гул не успокоится, ничего не получается сделать.