— Вы едете?

— Да, послезавтра. В Рошфор. Там меня будет ждать очень надёжный фрегат с закалённым в боях капитаном; к тому же со мной будут Жима и Лаколомб, секретарь, наши слуги — вам незачем беспокоиться обо мне.

Он обнимал её за худенькие плечи; она приникла к нему, из глаз текли безудержные слёзы. Нет, мама ошибалась: она не в силах его удержать…

А ом получился большой и очень красивый (не зря же Ридезель потратил на строительство целую сотню гиней), но оказалось, что жить в нём совершенно невозможно: жара в Виргинии стояла страшная, в четырёх стенах нечем дышать от духоты, а Фридрих ещё и получил солнечный удар. Губернатор Томас Джефферсон посоветовал уехать из Шарлотсвилла во Фредериксберг на реке Раппаханнок, где недавно открыли минеральные источники, и Фредерика с благодарностью воспользовалась его советом.

На месте выяснилось, что лечиться водами приехала и супруга генерала Вашингтона: у неё пошаливала печень. Баронесса фон Ридезель была этим слегка смущена, как, впрочем, и миссис Вашингтон, — как им вести себя при случайной встрече? — но миссис Кэрролл, пламенная патриотка из Мэриленда, разрешила все сомнения: христианкам полагается возлюбить своих врагов и утешать несчастных, а кто может быть несчастнее пленных?

После капитуляции в Саратоге армию Бургойна отправили в Массачусетс; баронесса с детьми в это время жила в гостях у Филипа Скайлера. Солдат разместили в бараках, построенных во время осады Бостона два года назад. На переписку между генералами, дипломатами и Конгрессом, то и дело менявшим своё местонахождение, ушёл целый год; за это время больше тысячи пленных солдат переселились к американкам, позволявшим им подработать на своих фермах: не так-то легко вести хозяйство без мужчин. Конгресс затребовал у генерала Бургойна список всех офицеров с их подробным описанием, чтобы они не смогли нарушить обещание больше не воевать против колонистов (их смогут опознать и судить как клятвопреступников); генерал отказался, и условия договора, заключённого в Саратоге, аннулировали. Вместо возвращения в Европу пленных погнали пешком в Виргинию, в Шарлотсвилл, — семьсот миль по глубокому снегу, в метель… Вышли в ноябре, а до места добрались только в январе, потеряв по дороге шестьсот человек — кто умер, кто сбежал. Солдат разместили в бревенчатых бараках (двадцать шагов в длину, десять в ширину) с щелями в руку толщиной и крышей из дранки, набив в каждый по восемнадцать человек; немцы предпочли жить в лесу — там и то теплее, офицеры же квартировали у местных плантаторов. Рядом с мужем Фредерике уже не составляло труда быть любезной с хозяевами, тем более что обращались с ними хорошо, хотя… Фридрих потом рассказал ей по секрету, что американцы здорово наживались на пленных: эти немыслимые цены за всё на свете были установлены только для англичан и немцев, которым присылали из дома "настоящие" деньги (порой последние). В феврале генерал Ридезель затеял постройку дома, чтобы иметь собственный кров, но… Какой всё-таки ужасный климат в Виргинии! Наверное, только местные уроженцы способны сносить его.

Миссис Кэрролл стала частой гостьей у Ридезелей, а Фредерика легко вошла в роль хозяйки салона, как она в шутку говорила мужу. Капитан Гейсмар играл на скрипке, аккомпанируя баронессе, которая пела арии из итальянских опер, а немногочисленные слушатели бурно им аплодировали. Однажды, когда они так музицировали вечером на веранде, туда пришёл один из местных джентльменов, прислонился к балюстраде, внимательно дослушал до конца и попросил Фредерику спеть ещё.

— А что вы мне дадите за это? — задорно спросила Фредерика, ободренная своим успехом. — Я ничего не делаю бесплатно!

Присутствующие заулыбались, но незнакомец совершенно серьёзно назвал свою цену: два фунта масла. Кивнув капитану Гейсмару, Фредерика исполнила арию на бис. Нежданный гость попросил ещё, но только что-нибудь повеселее. Репертуар певицы был не слишком велик, ей вспомнилась одна бесхитростная немецкая песенка, под которую плясали на деревенских балах. Гости хлопали в такт, и даже негры, работавшие в саду, подошли поближе, чтобы послушать.

После захода солнца, когда гости давно разошлись, Фредерика услышала странное пение с заднего двора. Обуреваемая любопытством, она прокралась туда, прячась в тени. Пели негры, усевшись в кружок, — высокий мускулистый мужчина выводил сильным баритоном мелодию, чем-то напомнившую баронессе шотландские баллады, а остальные хором подхватывали припев, раскачиваясь из стороны в сторону и хлопая в ладоши. Затем начались танцы под барабан: мужчины и женщины выстроились против друга, быстро переступали ногами, вихляя бёдрами и ритмично размахивая руками; белозубые улыбки сияли в тёмной ночи…

Утром явился вчерашний меломан вместе с женой и привёз целых пять фунтов свежего сливочного масла. Фредерика вынесла им деньги за товар, чем несказанно удивила: разве она не отработала вчера? Баронесса объяснила им с улыбкой, что пение для неё не ремесло, она поёт, лишь чтобы доставить радость себе и другим, птицы же не получают платы за свой щебет.

Приятная курортная жизнь оборвалась из-за не менее приятной вести: генералам Ридезелю и Филлипсу было приказано явиться вместе с адъютантами в Нью-Йорк для их обмена на пленных американских офицеров. Неужели они наконец-то смогут вернуться домой? Война, наверное, скоро закончится, не может же она длиться вечно. Фредерика занялась предотъездными хлопотами: продать ненужное, чтобы не загромождать себя лишними вещами, купить провизию и запастись всем необходимым в дорогу… Миссис Кэрролл взяла с неё слово погостить в её имении по пути на север и отправилась вперёд, чтобы всё подготовить.

Путешествовать летом — совсем не то, что зимой. Дух захватывало от красоты зелёных пологих холмов, быстрых речек меж сочных лугов, полей с наливающимися солнцем колосьями, тенистых рощиц, дающих приют усталым путникам… Имение миссис Кэрролл находилось недалеко от Балтимора; она выслала верхового, чтобы встретить дорогих гостей. Миновав небольшой негритянский посёлок, состоявший из хижин с огородами, коляска Ридезелей въехала на широкий двор перед красивой двухэтажной усадьбой с портиком; вся семья хозяев выстроилась на крыльце.

Мистер Кэрролл был в отъезде, и роль хозяина дома играл его отец — крепкий старик лет восьмидесяти с длинными седыми волосами по плечам. Он одевался просто и опрятно, держал себя с достоинством, обладал наблюдательным умом и чувством юмора. Четыре внука явно были предметом его гордости. Ужинали в большой столовой, за длинным столом с накрахмаленной скатертью, при свечах, отражавшихся в серебряной посуде. Гостям приготовили комнаты; хозяйка позаботилась о каждой мелочи, словно к ней приехала родня.

На следующее утро, оставив детей знакомиться и играть друг с другом, взрослые сели в коляску и отправились осматривать фруктовые сады и виноградники. Тропинка закручивалась вокруг холма до самой вершины; между каждыми двумя лозами были посажены мальвы и амаранты (мистер Кэрролл привёз эту идею из своих путешествий по Англии и Франции), что придавало всему пейзажу чрезвычайно живописный вид. Фредерика не ожидала увидеть ничего подобного и была поражена. Зато сам мистер Кэрролл, вернувшийся домой тем же вечером, её разочаровал: в отличие от своего отца и жены, он был неприятным человеком — грубым и, кажется, скупым; в его присутствии миссис Кэрролл вела себя иначе: улыбалась натянуто, держалась настороже, и Фредерика пожалела её в глубине души: бедняжка, не повезло ей с мужем.

Прогостив дней десять в уютной усадьбе, Ридезели с грустью простились с хозяевами и поехали дальше. Им надавали на дорогу всякой всячины, но это оказалось совершенно излишне: мало того, что обычай американцев предписывал давать путникам приют и сажать их с собой за стол, так теперь барон и баронесса продвигались по владениям лоялистов, считавшим своим долгом услужить союзникам.

Всё обещало счастливый конец их приключений, но прибыв в Элизабеттаун[21], откуда оставалось не больше пятнадцати миль до Нью-Йорка, Ридезели упали с небес на землю: там их дожидался приказ возвращаться на юг, поскольку Конгресс не согласился на обмен.