Заметив врага, индейцы испустили боевой клич и первыми вступили в бой: они стреляли в гренадеров из ружей и луков, ранив четырёх человек, включая самого Симко, но тут налетела британская кавалерия, смяв американских пехотинцев. Британцев было впятеро больше, они наступали с фронта и с тыла (вторую колонну вёл Банастр Тарлтон). Вождь приказал индейцам уходить, бросив его: "Я старый, я умру здесь"; его застрелили тори. Индейцы побежали с дороги в поле, но конница мчалась за ними по пятам, а сбоку заходила пехота. Тогда воины решили встретить смерть лицом к лицу. Могикане сражались, не ведая страха: они запрыгивали на лошадей, сбрасывая с них всадников, метко бросали боевые топоры и ножи. Но силы были слишком неравны, на ружьях индейцев не было штыков, они не могли прикончить упавших — а британцы могли. К вечеру всё было кончено: около сорока индейцев остались лежать на земле; лоялисты увели с собой только десять пленных — белых, американских солдат. Так подполковник Симко стал полковником.

…Букет Салли заметила сразу: несколько синих ирисов, перевязанных ленточкой. И записка: "Обожаемой мисс Саре Таунсенд".

Обожаемой… От этого слова по телу побежали мурашки. Подписи не требовалось: это мог быть только Джон. Полковник Симко. Цветы она, конечно, примет, но пусть он и не надеется услышать от нее какие-нибудь другие слова, кроме обычной благодарности.

Если забыть, кто он такой, то Джон — милый и славный. У него такая добрая улыбка. И ещё он очень несчастный. Сирота. Его отец-капитан умер от пневмонии на борту своего корабля, его похоронили в море. Джону тогда было всего семь лет. Два брата умерли совсем маленькими, а Перси утонул, когда Джону было двенадцать; три года спустя умерла его мать. В восемнадцать он записался в армию — в пехоту, не во флот; его послали служить в колонии. Он офицер, он исполняет свой долг. Его ранило при Брендивайне. И в прошлом году… тоже. Он говорит, что ему приходится убивать людей, чтобы не погибнуть самому.

Этой зимой, на день святого Валентина, он подарил ей стихи. Салли хранит этот листок в комоде, под простынями, а стихи выучила наизусть.

Если бы он был просто Джон Грейвз, а не полковник Симко! Салли будет молиться о нём.

Пророчества парижских пифий начинали сбываться. Ветры надолго задержали соединение флотов возле Ла-Коруньи. Никто не знал, куда девалась эскадра д’Орвилье; поговаривали даже, что он отплыл в Америку, и Лафайет всполошился. Однако эскадра не ушла дальше Бискайского залива. Экипажи французских кораблей страдали от цинги, к тому же от жары и тесноты начались вспышки тифа и оспы. Но вот наконец подошли испанцы, и союзники осадили Гибралтар: Мадрид назвал возвращение этой крепости одним из условий военного союза с Версалем (а на закулисных переговорах с Лондоном — условием своего выхода из войны); туда перебросили десятки тысяч солдат, однако взять крепость штурмом не удавалось. В штабы союзных армий поступали оригинальные проекты: отправить в город подводный десант в кожаных камзолах; затопить Гибралтар гидравлическими бомбами; метать катапультами удушающие бомбы; растворить скалу, на которой он стоит, с помощью мин, наполненных "уксусом, пожирающим камень и превращающим его в песок"… В это время в Версале кишели соискатели офицерских должностей, парализуя работу правительства; министры перебрасывали их друг другу и сплавляли главнокомандующему, оставляя последнее слово за ним. Во Франции оказалось девятьсот полковников на сто шестьдесят полков! Шведский король через своего посла добился назначения графа Акселя фон Ферзена адъютантом графа де Во: красавцу-графу было мало побед на любовном фронте, он жаждал воинской славы, да и симпатия к нему Марии-Антуанетты, ставшая всем заметной, грозила обернуться дипломатическими неприятностями. Филипп де Сегюр тоже был накоротке с королевой, которая устроила ему приём у Морепа, а тот пообещал место помощника генерал-квартирмейстера в армии маршала де Кастри, стоявшей в Бретани, но при условии хранить всё в строжайшей тайне и немедленно выехать на место. Граф тотчас простился с женой и умчался так стремительно, что удивил своим появлением маршала, не знавшего ни сном ни духом о его назначении. Недоразумение разъяснилось через несколько дней, и Филипп занял своё место в штабе.

Учения, манёвры, военные игры — для бретонцев это был красочный спектакль. Да и некоторые парижские дамы приезжали полюбоваться новым зрелищем с холма, превращённого в амфитеатр. Во время одного из учений два любезных полковника усадили на лучшие места придворных дам, потеснив местных жительниц; у тех нашлись свои защитники, вспыхнула драка… Никто не пострадал, но "Общество скуфейки"[20] немедленно провело заседание и приговорило обоих полковников к публичному осмеянию: во время ближайших игр их надо изловить и подбрасывать на одеяле. Сегюр узнал об этом от своих друзей. Что делать? Игры уже завтра! Нельзя же допустить такого нарушения субординации! Тут не карнавал! Наутро, как только две команды встали на поле друг против друга, готовясь бежать во "вражеский лагерь", чтобы захватить "пленных", Сегюр приказал барабанщикам бить общую тревогу. Все бросились к своим штандартам и в несколько минут построились в боевой порядок; маршал де Кастри, которого Филипп успел предупредить, одобрил его поступок и приказал начать манёвры. Как долго им удастся держать в узде своевольных провинциальных дворян?..

В конце июля д’Орвилье поднял паруса и устремился к Ла-Маншу, борясь со встречными ветрами. В противостоянии с английским флотом ему приходилось рассчитывать лишь на французские фрегаты и летучих корсаров, тревоживших англичан с начала весны: испанские "плавучие крепости", построенные из кедра на верфях Гаваны, были прочны, но тяжелы и неповоротливы, их пушки были меньшего калибра, чем у французов и англичан, и приходили в негодность после сорока выстрелов, а экипажи плохо выучены. К тому же заразные болезни теперь перекинулись и на испанцев. В результате два торговых каравана из Вест-Индии благополучно проскользнули в Плимут под носом у союзников, а старый морской волк Харди вовремя вывел эскадру из Ла-Манша, о чём д’Орвилье и не подозревал. Тем временем сухопутные войска, соединившись под Шербуром, томились от неизвестности. Транспортные суда были давно оснащены и готовы к отплытию, однако сигналом к десанту должна была стать победа в морском сражении. Французы ругали испанцев; шнырявшие повсюду английские шпионы без труда выведывали все подробности о планах десанта на остров Уайт, экспедиции в Ирландию и переброски корпуса из Сен-Мало в Фалмут для занятия Корнуолла, а тут ещё началась эпидемия кровавого поноса. В Версале перекраивали планы и так, и этак, переложив груз окончательных решений на д’Орвилье и герцога д’Аркура, занимавшегося снабжением армии. Фурьеры, инженеры, колонновожатые составили подробнейшие карты, проложили маршруты, подготовили склады, продумали всё до мелочей, но когда оставалось лишь выпустить стрелу из натянутой совместными усилиями тетивы, она выпала из вялых пальцев правительства.

Весть о захвате Гренады эскадрой графа д’Эстена разожгла угасшее воодушевление. Дамы сочиняли себе новые наряды и прически а-ля Гренада; графа прославляли художники и литераторы, он представал новым Цезарем: пришёл, увидел, победил! В самом деле, ему удалось малыми силами одержать блестящую победу. В четыре часа утра четвёртого июля 1779 года три колонны по триста человек вслед за авангардом напали на британцев и обратили их в безудержное бегство, захватив всю артиллерию, семь сотен пленных и три десятка торговых судов в порту. Одной из колонн командовал Луи де Ноайль. Как же завидовал брату Покатигорошек, рассчитывавший стать завоевателем Ирландии! За победой на суше тотчас последовала победа на море: д’Эстену удалось разметать английскую эскадру, захватив несколько кораблей. Потери французов — около девятисот человек убитыми и ранеными, включая три десятка офицеров, — казались несущественными; граф велел отслужить благодарственный молебен под орудийный салют и собирался вернуться во Францию ко Дню Всех святых, чтобы получить заслуженную награду.