Весь долгий путь до Бордо (дилижансом, на почтовых) занял пять дней. Капитану «Виктории» заранее отправили письмо, чтобы шёл в испанский Пасахес и дожидался пассажиров там. Байонна, Биарриц, Сен-Жан-де-Люз… Карета теперь продвигалась горными тропами; со склонов с сухим щёлканьем катились серые камни, а меж наростов ноздреватого снега смеялись жёлтые и синие глазки весенних цветов. Но вот вдали заблестело море и дорога спустилась к Пасахесу, прилепившемуся к краю бухты напротив острова, похожего на морскую черепаху. Лафайет наконец-то увидел свою «красавицу» — двухмачтовую шняву с прямыми парусами, длиной в тридцать аршин и шириной в одиннадцать, с шестью маленькими пушечками, вряд ли способными кого-то напугать. Сурбадер де Жима, Луи-Анж де Лаколомб, шевалье Дюбюиссон, де Вальфор и де Тернан уже были на борту.

Капитан Лебурсье повёл Лафайета, Кальба и Моруа в портовую таверну, чтобы обсудить маршрут за бутылкой «бордо». От табачного дыма першило в горле, матросский гвалт оглушал, столешницы были липкие от пролитого вина — что ж, Жильбер не какая-нибудь неженка, привыкнет. Четыре головы склонились над картой, разостланной на столе; Лафайет слушал капитана, сыпавшего не понятными для него морскими словечками, как вдруг застывшее лицо Моруа заставило его обернуться. Запылённый курьер, остановившийся у него за спиной, повторил свой вопрос: кто здесь маркиз де Лафайет? Жильбер назвал себя и получил пакет с сургучной печатью. На печати красовались три лилии.

Как и следовало ожидать, уверения в сыновней любви и благоразумии не подействовали на «папу»; он вспылил и поспешил к королю. В официальной депеше маркизу де Лафайету предписывалось немедленно вернуться в Париж по требованию его величества; герцог в длинном письме корил Жильбера за безрассудство и эгоизм, заставляющий его пренебрегать интересами государства ради честолюбия и тяги к приключениям, и уверял, что ему стоило большого труда утишить гнев короля. Его величество дал герцогу последний шанс образумить своего зятя. Они отправляются на год в путешествие по Италии и Сицилии, захватив с собой графиню де Тессе. Вопрос решён и обсуждению не подлежит.

Италия? Сицилия? На год?! Что за нелепость — тратить время столь бездарно, когда можно принести большую пользу, послужив не только делу свободы, но и интересам Франции!

Спутники Жильбера пребывали в растерянности. Капитан заявил, что никуда не пойдёт, чтоб не разгневать короля. Кальб тоже считал, что нужно объясниться с его величеством, раз уж отъезд не удалось сохранить в тайне. При этих словах Лафайет вспыхнул, приняв упрёк на свой счёт. В самом деле, он виноват, он разболтал свои (и чужие!) секреты слишком многим… Хорошо, он вернётся в Бордо и оттуда напишет королю. Моруа решил ехать с ним, а Кальба попросили остаться в Пасахесе вместе с остальными и готовиться к отплытию.

Сен-Жан-де-Люз, Биарриц, Байонна… Трясясь в карете, Жильбер обдумывал свои будущие послания к королю и «дорогому папе», тщательно подбирая аргументы.

Неужели возвращение в сонм избранных, вершащих судьбы мира, может как-то повредить Людовику XVI? После раздела Речи Посполитой Францию больше не воспринимают всерьёз, считая её не способной повлиять на важные политические события. Это стало последним провалом внешней политики Людовика XV: узнав о низложении Станислава Августа Понятовского, герцог де Шуазель отправил Дюмурье командовать войсками восставшей против короля Барской конфедерации, но французский генерал потерпел поражение от русских полковников Суворова и Древича, потеряв около трёх тысяч солдат и офицеров. Барон де Вьёмениль, прибывший ему на смену, не смог взять Краков, и множество французов более чем на год оказались в русском плену. Шуази с полуротой поляков удерживал Краковский замок, но тоже был вынужден сдаться Суворову, и в итоге Польша в 1772 году утратила часть своей территории, которую поделили между собой Россия, Пруссия и Австрия. Франция потеряла важного союзника и приобрела трёх потенциальных врагов. Америка же даёт Франции шанс вернуть себе престиж великой державы и обрести благодарного друга в лице нации, у которой всё ещё впереди! За океаном всё иначе: народ един в своём стремлении обрести независимость, французы будут сражаться вместе с конфедератами, а не вместо них…

Губернатором Гиени был теперь маршал де Муши, но Лафайет не поехал в его резиденцию, чтобы не объясняться с дядей «дорогого папы». Поднявшись в свою комнату на постоялом дворе, он немедленно разложил на столе походный письменный прибор. Написал королю, Верженну, морскому министру Сартину, герцогу д’Айену, маршалу де Бройлю, Сегюру, Луи де Ноайлю… Всем, кроме Адриенны. Что он мог ей написать?..

Теперь оставалось пережить самое мучительное — ожидание.

Убивая время, Лафайет и Моруа часами бродили по Бордо, который казался мостом, переброшенным из древности в современность. Один «вечный студент», встреченный в библиотеке местного университета, вызвался стать их чичероне. Они осмотрели руины римского амфитеатра, ворота, возведённые ещё при императоре Августе, — из огромных камней, но без единой капли цемента или строительного раствора, — и всё ещё действующий фонтан. По узким улочкам, мимо средневековых домов и башенок в стенах монастырей ходили дамы, одетые по последней парижской моде. Большой театр, выстроенный при прежнем губернаторе, маршале де Ришелье, изобиловал масонскими символами, бросавшимися в глаза посвящённому. В центре великолепной Королевской площади, словно раскрывшей объятия гостям с правого берега Гаронны, красовалась конная статуя Людовика XV, а по краям стояли решётки: там взимали ввозные пошлины.

Лафайета манил к себе порт, где на бурой воде колыхались сотни больших судов под разными флагами, ведь отсюда всего семнадцать лье до океана. По сходням сновали рабочие, сгибаясь под тяжелыми бочками, тюками и ящиками; пахло рыбой, гудроном, окалиной, нагретым деревом, смолой, уксусом, ворванью; со всех сторон доносилась разноязыкая речь, в глазах рябило от пестроты. Но берег реки — не лучшее место для прогулок: ноги приходилось с чавканьем выпрастывать из топкого ила, лавируя между кучами отбросов и нечистот.

Большая крепость, врезающаяся в реку острым клином бастиона с круглой башней, притягивала к себе взгляд. Жильберу захотелось осмотреть её, но их любезный спутник, прежде дававший наиподробнейшие пояснения, вдруг отказался наотрез удовлетворить их любопытство. Заинтригованный столь внезапной переменой, Лафайет загнал его в угол вопросами и добился-таки правды.

Замок Тромпетт — символ унижения бордосцев. По завершении Столетней войны они дорого поплатились за свою верность английскому королю, претендовавшему на французский трон. Восторжествовавший Карл VII велел им за свой счёт и собственными руками возвести две крепости: на западе и на севере. Строительство замка Тромпетт на месте бывших выпасов продолжалось двенадцать лет; тысячи горожан разорились, сотни уехали в Англию; множество крестьян надорвались от непосильного труда, таская на своём горбу камни из карьера. Два века спустя Бордо, задушенный налогами, восстал против губернатора Гиени герцога д’Эпернона; пушки на стенах Тромпетта открыли огонь по толпе, городу и порту, однако мятежники взяли замок штурмом и разрушили его. Кардинал Мазарини приказал восстановить замок, добавив к нему бастионы, равелины и рвы. Новое строительство заняло одиннадцать лет; площадь крепости увеличилась вдвое; ради этого снесли галло-римские руины и монастырь якобинцев четырнадцатого века, зато въездные ворота теперь украшал бюст «короля-солнце». Власти потребовали, чтобы окрестные дома не строили слишком высокими, перекрывая обстрел. В кого они собирались стрелять? Какие вражеские армии могли подступить с этой стороны? Несомненно, пушки вновь нацелят на народ, если тот начнёт выражать своё недовольство.

Этот рассказ выбил Жильбера из колеи: американские колонисты тоже протестовали против несправедливых налогов…

Долгожданная почта разбила все его надежды. Письма к королю и министрам вернулись нераспечатанными. Герцог д’Айен извещал его сухой запиской, что возвращаться в Париж нет необходимости, Лафайет должен выехать в Марсель и ждать его там.