Макс привез нас домой ранним утром. Вдвоем мы помогли Ирвину подняться к себе. Выглядел он совсем не радужно: бледнее обычного, ослабленный, с мутным, блуждающим взглядом и серыми тенями под глазами. Макс, задумчиво поджав губы, осмотрел ученика, и выдал свой вердикт:

— Все, что могли, мы сделали. Шина надежная, полагаю, должна выдержать. Надеюсь, молодой человек, вы не станете прилагать усилия к тому, чтобы вернуть себе подвижность раньше положенного? Отлично. Гематому нужно обрабатывать, мне она не нравится. И про процессы заживления у вампиров я слышал только от бабушки, не стоит рассчитывать исключительно на них. Перелом сложный, осколки мы подсобрали. Будем надеяться. Чем ты его, кстати?

— Кастетом, — буркнула я, ощущая подступающую вину.

Макс присвистнул.

— Да вам повезло, молодой человек. Если бы кто-то догадался зафиксировать челюсть сразу и не давать разговаривать, проблем было бы в разы меньше. Что насчет сроков… Веди мы речь о человеке, я бы не рискнул заикнуться о скором выздоровлении. Месяца два, может, чуть больше. Но, поскольку Ирвин — вампир, прогнозы по человеческим меркам строить нельзя. Ты говорила, они регенерируют быстрее. Вот и понаблюдаем.

— Спасибо, Макс, — тепло поблагодарила я, глядя на уложенного в постель щенка. Тот прикрыл глаза, но слушал внимательно, не пропуская ни слова.

— Не за что. Я заеду завтра… то есть, уже сегодня, к вечеру. До этого — полный покой. Я так понимаю, с питанием вопрос не стоит? Замечательно. Как можно меньше движений челюстью, постельный режим. Все будет в порядке. Я думаю, что антибактериальную терапию, все же, надо назначить. И, до кучи, противовоспалительное. Да и регенерацию неплохо бы подстегнуть… Вот, держи список. Хорошо быть бессмертным и здоровым, а вот бессмертным и больным — не очень. Леди, действие обезболивающего закончится через пару часов. Я могу сейчас сделать ему еще укол. И оставлю тебе несколько ампул на всякий случай. Сделать?

— Лекарство оставь, — ровным голосом произнесла я, глядя на щенка. — А укол делать не надо.

— Садистка! — шутливо возмутился Макс.

— Странно, за прошедшие сутки меня упрекнули в этом грехе дважды. Вырисовывается система.

— Серьезно, ты же не собираешься его пытать? Это болезненная травма, — нахмурился Макс, скрестив руки на груди и тоже глядя на вампира.

— Нет. Если захочет укол, получит немедленно, стоит только попросить, — холодно отрезала я, давая понять, что обсуждать не намерена.

— Но… — Макс кивнул в сторону вампира, намекая на невозможность говорить.

— О, поверь мне, я пойму. Устная речь — не единственный способ общаться.

Макс покачал головой, оставил мне упаковку ампул, проинструктировав насчет дозы и частоты, и уехал.

Усталость навалилась на меня мгновенно, словно придавив к полу и порвав в клочья контроль над собой. Алкоголь выветрился уже полностью, переработанный стрессом. Голова гудела. Совершенно разбитая, я заперла щенка, вошла в свою комнату, разделась, умылась и рухнула на кровать. Сон, такой желанный двадцать минут назад, не шел. Я ворочалась, обдумывая случившееся, мозг никак не хотел отключаться. Я не могла понять, из-за чего все это произошло? Что послужило причиной неожиданного взрыва? Я никогда не стремилась выглядеть кроткой и целомудренной, обо мне ходили самые невероятные слухи и сочинялись увлекательнейшие сплетни. Молодняк я вовсе держала в суеверном страхе, представая перед ними злой и зубастой сукой, которая ничего не спускает, бьет больно и долго издевается потом. Логично предположить, что обиженные парни, и, особенно, девки, придумывали обо мне истории, достойные стать сюжетом для триллера. Если Ирвин узнавал обо мне хоть что-то, а он должен был это сделать, то не мог не наслушаться всяких гадостей о моем образе жизни, сексуальных пристрастиях и зверских обстоятельствах убийств. Что же так зацепило его? Я решила проанализировать вечер, перебирая в памяти каждую деталь. Благо, натренированный мозг профессионально четко фиксировал каждую увиденную картинку. В начале вечера Вин мирно беседовал с Санькой. Пил. Смеялся с ребятами. Потом пришла Фрея. Вот. Я вспомнила взгляд, которым окинул меня щенок, когда я уходила с Фреей. Вспомнила эмоцию, которая так удивила меня. Ревность. Я потянула ниточку дальше, и сообразила, что ученик сорвался после долгого и планомерного издевательства ребят надо мной. Они вновь шутили на тему секса с Фреей. Я полагала, что Ирвину понравилась женщина, и он обозлился на то, что мой выбор совпал с его. Но сейчас меня впервые посетила мысль, что ревновал щенок не Фрею. А меня. Но почему? Из-за чего Вин так сорвался? В том, что оскорбление было срывом, я уже не сомневалась. Тем не менее, само то, что Вин, в принципе, допускал возможность оскорбить меня, пусть и в припадке ярости, — катастрофа. Вывод напрашивался только один: щенка нужно взять в руки, и как можно скорее. Поставить его перед фактом моего превосходства. Я вздохнула. Для меня это было непросто. Но выбора не находилось. Уйти Вин не захотел. Значит, придется продолжать его учить. Второй такой промах может слишком дорого нам обойтись. Если бы Вин допустил подобный проступок по отношению к другому мастеру, не из круга моих друзей, все могло закончиться совсем печально. Как минимум, травмой, не совместимой с профессией.

Меня охватила такая жалость к себе, видимо, навеянная схлынувшим адреналином, что я разревелась, сама толком не понимая, от чего. Выплакавшись за полчаса, я уснула тяжелым, тревожным сном без сновидений.

Ирвин попросил укол на следующее утро. Говорить он не мог, поэтому попросту написал, формулируя фразу максимально четко, видимо, чтобы не допустить лишних эмоций. При этом ручка в его руке дрожала, а в глазах плескалась такая ненависть к себе, что я испытала немалое удовлетворение.

Почерк, кстати, оказался ровный, читаемый и красивый. Будто бы им пользовались редко и старательно. Я отчего-то вспомнила школу и уроки каллиграфии. И тут же сообразила: его укусили, когда ему было около двадцати. Вампиры застревают в возрасте смерти надолго. Иногда навсегда. Черт, так он же совсем маленький. Меня охватило такое раздражение, что я хлопнула себя по лбу. Я воспринимала его, как взрослого и серьезного мужчину, но психологический возраст, стало быть, оказался намного меньше. Разумеется, он не подросток. Но и на совсем взрослого его эмоциональные реакции не тянули. А, по меркам юношества, поступки Вина казались вполне логичными и объяснимыми. Будто бал правили гормоны и эмоции.

Странно одно: вампиры не особо эмоциональны. В принципе. Их чувствительность значительно снижена, в сравнении с нами, людьми. Интересно, почему Ирвин так отличается от своих собратьев? Меня мучило острое саднящее чувство, будто я что-то упускаю. Но что именно ускользало из моей памяти, я сообразить не могла.

Макс честно приезжал в течение трех дней, удивляясь и резюмируя, что вампиры — удивительный народ, непонятно только, почему они до сих пор не завоевали мир. И с какой-то злорадностью отмечая, что выраженная боль, видимо, является расплатой за скорость восстановления. Мне боль была только на руку, потому как для Вина попросить укол означало в очередной раз переступить через себя, чему я бессовестно радовалась. В конце своего третьего визита Макс сообщил, что у него есть дела поинтереснее, чем трястись над моим слишком быстро выздоравливающим учеником, проинструктировал еще раз насчет терапии и обещал заехать после выходных, сведя визиты к одному разу в неделю. К тому же, как шутливо пожаловался он, из-за вечерних отлучек его супруга начала подозревать, что у доктора завелась любовница. Ирвин не стоил семейного благополучия, с чем я сразу же согласилась.

Я валялась дни напролет, сделав исключение только для традиционных тренировок. Деньги, конечно, таяли, исправляя последствия моей злости, но резерв пока позволял расслабиться. Как справедливо замечал Мрак, мы достаточно богаты, чтобы баловать себя маленькими удовольствиями. Имелась в виду челюсть Ирвина, конечно.