Она разочарованно вздохнула, откинулась назад на подушку, но сон как рукой сняло. Прокрутившись с полчаса, Аля взяла телефон. Пять утра. Пытаться уснуть бессмысленно.

Вспомнила про Веру — ее школьная подруга была сейчас на Бали. Плюс четыре часа к Москве. Дай, напишу.

Аля несмело набрала приветствие в мессенджере:

«Ку-ку, ты не спишь?»

Подруга ответила сразу же:

«Я-то нет, я уже час, как работаю, а ты чего не спишь?!»

Верка была фотографом. Не самым модным, но достаточно успешным. Числилась редактором в небольшом журнале и сдавала две квартиры в Москве. Последнее позволяло ей следовать за любыми мало-мальски интересными событиями, не думая о заработке. Она снимала фоторепортажи и про ралли в пустыне, и про наводнение в Сибири, и про буддистский праздник в Монголии, и про исчезающие племена Африки. Регулярно отправляла в журнал статьи с фотографиями и жила, казалось, в свое удовольствие.

Алька не всегда успевала отследить ее передвижения по миру, но между подругами был уговор — они могут писать друг другу в любое время суток. Вот Аля и написала Вере в пять утра по Москве.

«Что молчишь, подруга? Что стряслось?»

«Да ничего серьезного. Работай. Я пойду чай заварю».

«В пять утра?»

«Да, наверное, больше не усну».

«Опять эти сны?»

Вера была в курсе Алькиных сновидений. С кем еще делиться, как не с подругой? Аля рассказывала Вере о своем ночном сериале, а та посмеивалась, что ночи надо занимать кое-чем другим. И вовсе не книгами!

«Они стали какие-то тревожные, Вер. Я волнуюсь».

«Слушай, наши сны — это, прежде всего, отражение наших мыслей, переживаний. Значит, просто ты — в стрессе. Что у тебя происходит? В реальности? Не в снах».

«Да ничего. И дома, и на работе все как обычно».

«Может, как раз в этом и дело? Что там у тебя с личным?»

«Вера, и ты туда же! — Алька аж зашипела от досады. — Меня уже на работе замучили шутками об одном постоянном посетителе, и ты тоже начинаешь!»

«Что там за постоянный посетитель? Ты присмотрись к нему, присмотрись. Шуточки-то не на пустом месте. Может, это в тебе невысказанные желания тревожатся, спать не дают».

«Да ну тебя, пошла я чайник ставить».

«Маман свою не разбуди».

«Ага, пока».

«Обнимаю крепко».

Аля, стараясь не шуметь, прокралась на кухню. Жили они в панельном доме когда-то модной и дорогой серии КОПЭ. Большая площадь, изолированные комнаты, лоджия, а главное — мама не уставала это подчеркивать — кухня больше десяти квадратных метров с окнами на восток.

Такие квартиры в их районе действительно ценились высоко. Когда умер папа, кто-то из родственников предлагал матери продать эту и купить попроще. Может, даже рядом. А если еще и район поменять, то лет пять можно не думать о деньгах. Но мама тогда заняла твердую позицию: «Я хочу жить, а не существовать!»

Так они тут и остались. И сейчас, подставляя лицо первым лучам рассветного солнца, Аля даже была за это маме благодарна. Ну подумаешь, нет денег на ремонт. Подумаешь, коммунальные съедают четверть Алькиной зарплаты, зато район хороший. И окна на восток.

Первые лучи солнца нежно ласкали бежевые занавески. Аля раздвинула их и полюбовалась рассветом. Утро начинается.

Девушка включила чайник и открыла узкий шкафчик с кучей разнообразных баночек. Каждая была любовно подписана. На крышках красовались связанные крючком шапочки или отороченные кружевом салфеточки.

Покрутила в руках баночку с чабрецом. Потом отставила, взяла мяту и ромашку. Может, Вера и не совсем не права. Может, и правда, присмотреться к Сергею.

Эти размышления прервала вошедшая на кухню мама:

— Ты чего так рано?

— Я открываю сегодня, мне к восьми ехать, — бодро соврала Алька.

Еще не совсем проснувшаяся мать пристально вглядывалась в лицо дочери. Доверие? Нет, это не для нее. Она должна все знать наверняка.

— Телефон что с собой таскаешь?

Аля стиснула зубы, но постаралась не нагрубить — и так отношения были крайне натянутые:

— Вера с утра писала. Отвечала ей.

— Твоя Вера хоть знает, который час у нормальных людей? Где ее в этот раз черти носят? Что у нее случилось?

Аля уже не пыталась спорить с мамой про нормальность и ненормальность. Ей жизнь подруги казалась куда более интересной, чем собственная и, в глубине души она мечтала сорваться с места на год, или больше. На целую жизнь, как и Вера… Но каждый раз, когда подруга предлагала ей поехать вместе, отвечала, что у нет денег, нет времени, да и образование совсем не то. Вера сначала спорила, потом перестала. И предлагать перестала.

— Чего молчишь? Спишь еще, что ли?

Аля в своих мыслях и позабыла о маме.

— Не, не сплю. Просто задумалась.

— Что-то стряслось у твоей Верки? — мама с трепетом сняла с полки чашку из тонкого фарфора и поставила на плиту турку.

— Нет, у нее все хорошо. Мне странный сон снился.

— Опять? Я тебе который раз говорю — сходи к Андрею Евгеньевичу!

— Мама, — Алька приобняла мать, — мои сны не настолько странные, чтобы идти к психиатру.

— Я же не говорю, что он будет тебя лечить. Так, выслушает, снотворное, может, посоветует.

Аля вышла из кухни, направляясь в ванную, но мама продолжала беседовать, сначала с ее спиной, потом с дверью санузла.

— Я уже с ним говорила о тебе, он рекомендовал прогулки перед сном и меньше работать. А ты никаких рекомендаций не слушаешь, вот опять, идешь открывающей. Что, больше некому?

— Мама, я обязательно начну гулять перед сном, — Аля уже вышла из ванной. — Завтра же.

Чмокнула маму в щеку и пошла одеваться. Начинала болеть голова. День обещал быть длинным.

Тринити стояла перед темной стеклянной перегородкой и рассматривала свое отражение. Она округлила глаза, приоткрыла рот, как девушка из ее сна. Потом растянула губы, пытаясь широко улыбнуться. В нее были встроены медианные мимические реакции. Она умела делать приветливое выражение лица. Или строгое, или скорбное. Но она никогда не плакала и не смеялась в голос.

То ли дело дети. Она вспоминала, как вчера смеялись дети. К ним приходили странно одетые взрослые, рассказывали нелогичные истории. И дети смеялись. Им было так хорошо. Тринити думала, что это «хорошо», наверное, можно использовать в терапии. Только бы понять, как это, смеяться.

Сзади зашуршала крышка камеры. Кто-то еще вышел из регенерации.

— Тринити, — стоявший сзади бионикл был выстроен для работы на глубине, и его речевой аппарат совмещался с воздушным пузырем, отчего голос получался утробный и вибрирующий. — Что ты делаешь?

— Учусь смеяться, — бионикл всегда отвечает прямо на поставленный вопрос.

— Зачем? — глубоководник никогда не видел смеха. Максимум — довольные улыбки на лицах заказчиков.

— Хочу понять, как это можно использовать в терапии. Смеяться — хорошо. Хочу понять. Почувствовать.

— А тебе не хорошо? Ты не прошла регенерацию?

— Прошла.

Бионикл с пузырем в гортани задумался, не понимая ситуации. В его мозгу не состыковывались понятия «прошла регенерацию» и «хочу, чтобы было хорошо». Для него это было тождественно.

Тринити обернулась:

— Не обращай внимания. Я стараюсь быть ближе к детям. Мне кажется, это помогает их лечить.

— Тебе кажется?! — глубоководник впал еще в больший ступор. — Тринити, обратись к разработчикам за дополнением мимики.

— Да, хорошая идея, я подумаю, — Тринити еще раз посмотрела на свое отражение, плавно развернулась и ушла вглубь зала — одеваться к новому рабочему дню.

Глубоководник присмотрелся к своему отражению, потер стекло, попробовав убрать пятно со своей щеки, разочарованно булькнул и тоже ушел.

И только голубовласый профессор-борх не сдвинулся с места. Удивленный, озадаченный, нет — ошарашенный, он как вкопанный стоял по ту сторону темной стеклянной перегородки.

____

Пожалуйста, подписывайтесь на меня, если вам нравится книга.