«Когда-нибудь мне тоже воздвигнут статую, — сказала про себя Мара. — А я оставлю после себя что-нибудь посущественнее, чем мост».

Но эта бравада не особо подбодрила ее. С каждым днем времени и возможностей становилось все меньше. Пока Оссией правят кроданцы, ее голос никто не услышит. И нет никаких признаков, что в обозримом будущем что-то изменится.

«Разве что…» — подумала она.

Над мостом было натянуто полотнище с изображением гербов принца Оттико и принцессы Соррели Харрийской. В преддверии праздников город охватило лихорадочное волнение. По случаю прибытия лорда-протектора были объявлены недельные выходные: целых одиннадцать дней отдыха, начиная с самого дня свадьбы; неслыханная щедрость для кроданцев.

Пышным празднеством они хотели купить расположение оссиан, а сами тем временем собирались посадить на место убитой королевы кроданца и вложить в его руку Пламенный Клинок. Мара с прискорбием сознавала, что их план сработает. Память у людей короткая, и тридцати лет вполне достаточно, чтобы привыкнуть ко всему. Но Мара ничего не забыла и участвовать в торжестве не собиралась. День, когда императорского сына объявят лордом-протектором, станет днем, когда Оссия окончательно смирится со своим рабством.

По другую сторону моста виднелся Государев остров, весь украшенный флагами и полотнищами. Площади кишели народом, а гуляния проводились в Королевском парке, на время праздников открытом для всех желающих. Перед воротами королевского дворца выступали лицедеи, а разносчики торговали сластями в тени Дома Воплощений, величайшего в Оссии святилища, посвященного древним богам. Кроданцы пока не осмеливались его снести, но то был вопрос времени.

Мара прошла мимо почти не глядя и направилась через Пастырский мост к северному берегу реки. Там располагались Верхние улицы, где среди величественных зданий погибшей империи селились богачи. Мара держала путь к Часовому Перекрестью, ремесленному кварталу, находившемуся ниже. Посреди него возвышался Хоролит, древняя башня с диковинными часами, которые непостижимым образом пережили падение своих создателей и спустя тысячелетие по-прежнему показывали точное время.

Бочарня Брадена представляла собой простое деревянное строение на прибрежной улице. Мара остановилась перед дверью, собираясь с духом. «Я не буду ничего спрашивать, — сказала она себе. — Не желаю ничего знать». Потом толкнула дверь и вошла.

В бочарне царили сутолока и беспорядок, всюду громоздились доски и железные обручи, среди них за верстаками работали подмастерья. Возле открытого окна обжигали бочку. В воздухе пахло нагретым деревом, потом и опилками.

— Браден! Покупатели! — выкрикнул один из подмастерьев, завидев Мару. Из глубины мастерской показался коренастый человек с косматой черной бородой. Он отложил молоток, которым выправлял вмятины на обруче, и подошел к посетительнице, отряхивая ладони.

— Здравствуй, Мара, — угрюмо проговорил он, почтительно кивнув.

— Здравствуй, Браден.

Последовала минутная заминка. В последнее время бочар терялся при виде Мары. Встречи с ней плохо согласовались с его благонадежностью.

— Туда, — сказал он наконец, показав себе за спину.

Мара проследовала за ним через всю мастерскую и вышла в маленький дворик, в котором находились повозка, небольшая конюшня и несколько сарайчиков. Браден отпер самый маленький из них и пригласил Мару внутрь.

В глубине его в полумраке стояла дюжина бочек. К каждой из них крепилась резная плашка: два волка на задних лапах по бокам от раскидистого дерева — эмблема амберлинских виноделен. Мара придирчиво осмотрела бочки.

— Лучший дуб из тринских лесов, — заявил Браден. — Обручи из картанианского железа. Эмблемы воспроизведены в точности. Разницу заметит лишь опытный мастер.

— Отличная работа, — согласилась Мара. — И так быстро. Благодарю от всей души.

— Кое-что сделали ребята, но закончил я сам. Не хотел, чтобы они узнали, чем мы занимаемся.

— Я никому не говорила, — заверила его Мара. — Они именно такие, как я заказывала?

— В бочке два отдельных отсека. Один занимает треть объема; туда вы зальете вино. В днище есть отверстие, заткнутое пробкой, через него можно попробовать вино. Такое же отверстие в крышке, в него вставляется кран, чтобы разливать вино на пиру. — Он похлопал по бочке обеими ладонями. — Другой отсек состоит из двух отделений, сообщающихся между собой и отгороженных от среднего отсека, по бокам от которого они располагаются. Оттуда ничего не вылить.

— И как их наполнять?

— Под эмблемой есть маленькое отверстие с пробкой. — Он постучал по крышке. — Когда наполнишь бочки, поставишь пробки на клей.

— Значит, если в первый отсек налить амберлинское, никто ничего не заподозрит?

— Пока вино не перестанет литься, хотя бочка будет явно не пустая. Думаю, это наведет на подозрения.

После его слов подразумевался вопрос, но Мара промолчала. Браден смерил ее долгим взглядом и задал вопрос вслух:

— В чем цель, Мара? Наполнить второй отсек водой? Купить одну бочку амберлинского, а продать три?

«Знать бы мне самой, в чем цель», — подумала она и снова промолчала.

Браден почесал бороду.

— Не мое дело, конечно, но ты женщина состоятельная. Какая тебе нужда надувать купцов?

— Ты прав, — кивнула Мара, — это не твое дело. Тебе ведь хорошо заплатили за хлопоты.

Если Браден и обиделся, то виду не подал. Однако Мара почувствовала себя виноватой. Он делал для нее добро и не заслуживал грубого обращения.

— Я ценю твою помощь, Браден, — сказала она. — И твое участие. Но я знаю, что делаю. — И тут же задумалась, правду ли сказала.

Браден хмыкнул и замолчал. Мара поняла, что ей пора уходить, но ее что-то удерживало. «Я не буду спрашивать».

— Ты не рассказал об этом Данрику?

При этом имени Браден напрягся. Без сомнения, он надеялся избежать этого разговора.

— Нет, конечно, — ответил он. — Все останется между мной и тобой.

— Но ведь ужасно, когда приходится что-то скрывать от старого друга. Прости, что поставила тебя в такое положение. Я не могу доверять никому, кроме тебя.

Браден пожал плечами.

— Мы ведь тоже друзья. И неважно, что произошло между тобой и Данриком.

«В том-то и дело, что важно, — подумала Мара. — Поэтому я не буду больше спрашивать». И тут же спросила:

— У него все хорошо? — Она старалась говорить беспечно, но не сумела ввести в заблуждение ни себя, ни Брадена.

— Вполне.

— А у его семьи?

Браден тяжело вздохнул.

— Лучше некуда. Маленький Джад хочет стать кузнецом, как отец. Минде уже три, все на нее умиляются. Ариала вынашивает третьего.

«Третьего?» Мара оторопела, но заставила себя улыбнуться, чтобы скрыть душевную боль.

— Отрадно слышать, — сказала она. — Поздравь их от меня.

— Поздравлю, — солгал Браден.

— Пора идти. У меня встреча. Можешь доставить бочки завтра?

— Завтра так завтра. Береги себя, Мара.

— А ты себя.

Мара безучастно смотрела из окошка кареты на Верхние улицы. Позади больших зданий высился могучий остов старого города. Над Победной Стезей были перекинуты громадные арки из розового камня. Полуразрушенная чаша Игралища вздымала к солнцу последнюю сохранившуюся стену; тени падали на песчаный пол, по которому когда-то ступали величайшие актеры Второй империи. Над зубцами Старой стены, резко очерченными в свете меркнущего дня, стоял Утраченный Колосс, от которого остались одни ноги ниже колен, так что опознать, кого изображало изваяние, было невозможно.

Зря она спросила о Данрике. Какой глупый порыв заставил ее бередить старые раны? Что это дало, кроме боли?

«Я узнала правду», — сказала она себе. Правда всегда ценна, невзирая на последствия. Избегать знания — удел слабоумных, вроде тех, что радуются прибытию кроданского принца, который лишит их последней надежды на свободу.

Кто родится третьим, мальчик или девочка? Она подумала о кучерявом темноволосом Джаде и Минде с ямочками на щеках и косичками. Мара никогда их не видела, но они давно жили в ее воображении. Иногда она представляла себе, как играет с ними в снегу зимним днем, и упивалась сладостной болью.