"Посмотрим, как ты заткнешь рты всей своей болтливой прислуге", — думала я, готовясь вызвать его на очередной сокрушительный скандал.

«Ничего я выдержу, — убеждала себя, качаясь поднимаясь с постели, — главное, что на этот раз у меня будет слишком много свидетелей. Ведь сейчас утро, и многие уже поднялись, принимаясь за привычную работу по дому». Это было все равно, что шаг в пустоту. К опасной и болезненной неизвестности. Как необходимый пугающий укол, который остается последней надеждой на последующее излечение.

Я была готова ко всему, что бы ни сделал со мной Никс в тот день.

Однако меня отвлек звонок телефона, лежащего на прикроватной тумбочке. Он звенел, не смолкая. Тревожное дзынь натягивалось как струна, не отпускающая меня совершить роковой шаг к окончательному разрыву с ненавистным Никсом. В конце концов, испугавшись, что что-то случилось с тетей или с Дженни, я начала колебаться.

И тяжело развернувшись уже у самых дверей, я неторопливой шаркающей походкой заскользила обратно к кровати по блестящему паркету спальни.

Дойдя до тумбочки и почувствовав, что нервы напряглись до предела, я сделала рывок, кидаясь к телефону. И не ошиблась.

В трубке раздался заплаканный голос Дженни. Тетушке Рози стало хуже. Чувство вины моментально сдавило грудь. Стало тошно от того, что я только что так эгоистично собиралась ради собственного блага и эфемерной надежды на свободу, оставить близких без столь необходимой поддержки. Мой разрыв с Никсом выстрелил бы смертельной пулей в первую очередь по ним. Тетя Рози и Дженни попросту не выжили бы в этом суровом мире, потеряв подмогу в лице моего мужа, спонсирующего не только лечение, но и все их существование в целом. Как по сути и мое. Но если на потерю своего достатка я еще могла закрыть глаза, то родных уж точно никак не могла обрекать на нищету и голод.

И потому, жестоко наступив на горло вопящей изнутри гордости, я помчалась одеваться, на ходу придумывая, как же упросить Мартина отпустить меня к тете Рози, снова попавшей в больницу.

В тот критически важный день я окончательно раздавила в себе надежду на избавление. А также самолюбие, скулящее и молящее предпринять хоть что-то ради обретения свободы.

***

Страшно представить, что когда Мартин вернет память, вместе с ней проснутся и все его дикости.

Внезапно небо над "домиком на озере" затянулось тучами. Загремели устрашающие раскаты грома, блеснула молния, и в то же мгновение мощным потоком полил осенний дождь. Крупные капли воды падали мне на волосы и, щекоча кожу, стекали по лицу.

Однако я все равно не могла оторвать глаз от озера, гладь которой вдруг словно закипела под натиском неумолимого ливня.

Через пару минут я все же попробовала перевести задумчивый взгляд с озера, стряхнув с себя капельки непрекращающегося дождя вместе с обжигающей болью воспоминаний. Осторожно поднялась, чтобы не подскользнуться на промокшем деревянной настиле, и собралась уже возвращаться, но вздрогнула от неожиданности и страха, увидев Мартина. Представьте себе мой ужас, когда я встретилась взглядом с тем, кого ненавидела и боялась больше всего на свете.

Сейчас я готова была поверить, что этот чудовищный человек прочел каким-то невообразимым образом мои мысли и пришел, чтобы наказать меня за недостаточную покорность его воле. Лишь через несколько долгих секунд, на протяжении которых мы стояли, уставившись друг на друга, я, наконец, справилась с крупной дрожью по всему телу. И сделав пару судорожных вдохов, смогла с изумлением отметить, что Мартин вышел на пирс в одном халате. И что в руках он держит большой красный зонт.

Ярко алое пятно на сером фоне окружающего тоскливого мрака. Эта картина настолько поразила меня, что я не могла вымолвить ни слова. Она показалась такой же символичной, как бой часов, отбивающих ровно двенадцать ударов в день моего возвращения после аварии, покалечившей Мартина. Или излечившей его больную душу?..

Но что окончательно повергло меня в неописуемый шок, так это то, что муж молча подошел ближе и укрыл меня тем самым красным зонтом от дождя.

Его движения были уверенными и четкими. Такими, словно иначе и быть не могло. Будто так мы и жили всегда — ощущая заботу друг друга…

«Мартин Никс».

Обеспокоенная кухарка встретила нас у самого порога с двумя большими полотенцами. Бормоча что-то себе под нос, она сняла с меня мокрый халат, под которым была одна лишь пижама, и принялась сама вытирать мое лицо и шею полотенцем.

Мне было неловко от такой заботы, и я сконфуженно пытался отстраниться. Но не тут-то было. Сострадательная Аделаида никак не унималась.

— Ах, миссис Дебора, Вы промокли до нитки, — начала причитать она, переключившись теперь на свою хозяйку. — Зачем же Вы так? Разве ж можно вот так? Под дождем… — сетовала добрая женщина.

И только лишь, когда мы оба уже в сухой одежде сидели у камина, попивая кофе, она, успокоившись, ушла к себе на кухню.

Мы же остались сидеть вдвоем. Прислушиваясь к тихой песне сверчков за окном и любуясь первобытным танцем огня в камине.

В свете пламени Дебора казалась еще более загадочной. Но ее красивые глаза были все так же грустны, как тогда в больнице. В той клинике, где, пребывая на границе жизни и смерти, я впервые увидел Ее…

Итан Рид.

Когда я пришел в себя настолько, что смог подниматься и передвигаться по палате, я все еще не верил в реальность случившегося.

А когда впервые увидел в зеркале отражение Мартина Никса вместо своего, я пережил настоящий шок. А уже через секунду испугался того, что лишился рассудка. Да, я подумал, что у меня галлюцинации.

И даже потом, когда все вокруг стали обращаться ко мне как к Никсу, я решил, что мое безумие медленно прогрессирует. И я продолжаю сходить с ума.

А представьте себе всю степень моего ужаса, когда я получил ответ касательно судьбы Итана Рида, то есть меня самого!

Я решился осторожно расспрашивать медицинских работников об Итане Риде, лежащем в соседней палате. Так, словно мы с ним были знакомы, и мне откуда-то известно, что тот находится в этой же больнице.

Полученный ответ надолго выбил меня из колеи.

Как может чувствовать себя человек, которому говорят, что он недавно скончался от острой сердечной недостаточности в самом расцвете лет. И это при том, что он чувствует себя, пусть и не совсем здоровым психически, но уж точно живым!

Однако известие о собственной кончине настолько ошарашило меня, что после я на много дней впал в состояние, которое сравнимо разве что со сном наяву. Мне трудно описать, что я чувствовал и как ощущал себя в чужом теле.

Я будто перестал принимать все происходящее за настоящее и лишь наблюдал за всем вокруг со стороны. Как на большом экране с чересчур реалистичными спецэффектами.

А потом меня привезли в особняк Никса, где я снова увидел Ее!

Девушку-спасительницу из больницы, которая была со мной в самый значимый миг моего ухода из собственного тела.

Невероятно! Она оказалась его женой… Женой Мартина Никса. Моей… Так я узнал ее имя.

Дебора.

Она принялась равнодушно расспрашивать меня о самочувствии и, проводив в спальню, помогла лечь в постель. Однако в ее чужом теперь взгляде был только холод.

Мне понадобилось несколько дней, чтобы хоть немного прийти в себя. Чтобы вернуть себе покой, я начал с того, что прикрыл все зеркала и другие отражающие поверхности, которые только были в моей комнате. Это было сделано, конечно, для того, чтобы больше не видеть чужого мне лица Мартина Никса вместо своего. Тяжелее всего было осознавать то, что пока я разгуливаю в незнакомом теле, мое собственное туловище гниет где-то в земле. Однако я усердно отгонял от себя подобные мысли, способные и в самом деле зародить такой хаос в душе, что я бы непременно чокнулся, дай я им хоть на мгновение волю развиться.

С врачами и медицинским персоналом все было проще. Они делали свою работу, задавая вопросы, касающиеся лишь самочувствия и здоровья. Я максимально честно отвечал, приняв непростое, но единственно возможное сейчас решение, привыкнуть к новому организму и попытаться жить как… как получится…