Она продолжала работать.

Вестей о Скавелло не было.

Смертница тихо восстанавливалась в своей камере, не доставляя пока никаких проблем, послушная и спокойная. Начальство ломало голову над тем, что с ней делать дальше, чтобы предотвратить ее попытки себе навредить.

А потом вдруг случилось неожиданное…

Утром, не успела Торес прийти на работу, как расслышала сдавленный, приглушенный вой, хриплый, переполненный болью. Торес в сопровождении другой надзирательницы бросилась к камере Рэндэл.

— Разбудим ее, и сразу выскакиваем из камеры… — бросила на бегу Торес, торопливо доставая ключи. Подбежав к камере, она вставила ключ в замок и повернула, но ее напарница взяла ее за руку, остановив.

— Подожди… она не спит! Она… смотрит!

Торес удивленно повернула голову.

И правда, заключенная сидела на матрасе, неловко раскинув в стороны ноги и согнув плечи, и смотрела на них. Потом лицо ее исказила гримаса боли, она сжалась еще сильнее и застонала.

— Ее глаза… они нормальные… — недоуменно заметила Торес. — И ее тело… с ним ничего не происходит!

— Происходит, но не то, что ты думаешь, — отозвалась напарница и указала на мокрое пятно на матрасе под заключенной, которое Торес не заметила. — Она рожает!

— Что? Но еще рано! Слишком рано!

— Говорю, она рожает! Иди, сообщи.

В подтверждении ее слов, Кэрол кивнула и снова зажмурилась, стискивая зубы от боли.

Торес развернулась, чтобы идти, но резко остановилась, заметив, как под заключенной начало расплываться другое пятно, кровавое…

— Смотри! — прошептала теперь уже она своей напарнице.

— Что-то не так… беги! Скорее! — та подтолкнула ее, не отрывая взгляда от роженицы.

И Торес торопливо бросилась по коридору, спеша сообщить о том, что случилось начальнику тюрьмы, но не этой, а той, в которой находился Джек Рэндэл. Позвонив туда и передав информацию, она только после этого связалась с кабинетом уже своего начальника.

«С самого детства я наблюдала за тем, как умирают те, кто имел неосторожность войти в мою жизнь, те, кого я любила и те, кто оказался рядом случайно. Мой жизненный путь представляется мне лезвием, я иду вперед и срезаю все остальные дорожки, осмелившиеся перехлестнуться с моей. Я притягиваю плохое. Меня окружают страшные люди. Моя мать маньячка, я вышла замуж, и муж таким оказался. Вокруг меня одни убийцы. И сама я убийца. Я живу в аду. Или я уже спятила, как моя мама…».

Пробежав глазами по строчкам на первой странице толстой тетради, Торес закрыла ее и торопливо сунула под мышку. Обернувшись, она убедилась в том, что никто этого не видел, после чего вышла из камеры, оставив дверь незапертой. Заключенной здесь больше не было, а в камере предстояло навести уборку и заменить матрас и постельное белье.

Смертница сама отдала ей свои записи, попросив передать Джеку Рэндэлу.

Торес еще раньше заметила эту тетрадь, в которую та постоянно что-то писала. Наверное, дневник. Ничего необычного, особенно для того, чья жизнь подходила к концу. Кто-то исповедовался, рассказывая о своей жизни и грехах духовнику, кто-то изливал все на бумаге. Кому как легче было.

Торес рассказала об этой тетради Джеку Рэндэлу и, судя по голосу, он заинтересовался.

— Пусть пишет. Не мешайте. Наоборот, если надо, дайте ей еще бумаги и ручек. Чем больше напишет, тем лучше, — велел он Торес своим приятным поставленным голосом, который всегда завораживал ее через телефонную трубку.

Торес не сомневалась, что потом он непременно захочет заполучить эти записи, и была очень удивлена, когда заключенная сама их ей отдала, да еще с просьбой передать мужу.

Торес знала, что не сможет побороть искушение и не прочитать. Уже первые строки, которые она успела выхватить из этой тетради, подстегнули ее любопытство настолько, что ничего она так не хотела, как спрятаться где-нибудь и начать читать.

Она сомневалась, что смертница вернется в свою камеру. А сама смертница была уверена, что не вернется, раз отдала ей эту тетрадь. По ее взгляду Торес поняла — та знала, что за ней пришла смерть. Раньше, чем запланировали люди.

Что же, это никого здесь не удивило. Все знали, что до исполнения приговора она не доживет. Может, хоть ребеночка удастся спасти. Хотя вряд ли. Если бы в больнице, со всем необходимым оборудованием и квалифицированными докторами, а здесь…

Торес не хотела здесь оставаться. Эта работа ей не нравилась, она была не для нее. Торес намерена была просить Рэндэла перевести ее на прежнее место работы или любое другое, после того, как его жены не станет. Вряд ли он откажет, ведь тогда она ему здесь уже не понадобится.

Наведя порядок в камере и подготовив все для возвращения заключенной, не веря при этом в то, что та вернется, Торес заварила себе чай и расположилась за столом, положив перед собой тетрадь, убеждая себя в том, что никому не навредит, если прочитает.

Сначала Кэрол излагала только то, что знала о каком-то проклятии и даре, начиная воспоминаниями из детства. Постепенно эти воспоминания ее затянули, и она начала писать не только о том, ради чего, скорее всего, завела эту тетрадь, не только о проклятии и даре. Писала о своей матери и отношениях между ними, о ее преступлениях, о том, кого и как она убивала, о своем страхе, в котором жила… О том, как обращалась с ней мать, как ненавидела и издевалась, била, унижала, о том, как относились к ней окружающие, об их презрении и жестокости. И каждое написанное слово так кричало о пережитой боли и страданиях маленькой девочки, что Торес читала с ноющим сердцем, сдерживая слезы. Кэрол писала о своих друзьях, которых потом потеряла. О единственной подруге, которая у нее осталась, которую любила, об их многолетней дружбе. Из записей Торес поняла, что и подруга эта потом умерла, но почему и от чего владелица дневника почему-то так и не написала.

«Мы простили друг друга, уже после того, как ее не стало. В жизни мы были разлучены, стали врагами, возненавидели друг друга. Но после смерти все это исчезло. Наша боль, обида, неприязнь и ревность. Смерть очищает. Даяна теперь свободна от всего этого. Ее ждет новая жизнь. Я надеюсь, что она сложится лучше этой. Я вытащила ее из тумана, скоро она родится снова в этом мире. Как бы я хотела это увидеть, узнать о ее новой жизни… Моя дорогая подруга, сестричка, я желаю тебе долгой счастливой жизни, любви, более удачливой, чем в этой жизни…».

К досаде, Торес так и не нашла в дневнике ответы на то, что произошло между подругами. Как и многое другое, что рассчитывала узнать. Например, о Джеке Рэндэле. О том, как познакомились, как жили вместе, обо всем. Но ничего такого Кэрол не писала. А муж-маньяк, о котором упоминалось в самом начале? Она имела ввиду Джека Рэндэла, или у нее был еще один муж, до него? Она рассказала в дневнике только о своем детстве. Еще немного о том, как жила со своими опекунами, Куртни и Рэем. И все. Никаких мужчин, никакой любви и личной жизни. Потом — только дар и проклятие и все, что с ними связано. Очень много и подробно писала о Патрике, своем сыне. И это произвело на Торес еще большее впечатление, чем ее детство. Описывая своего сына, рассказывая о нем и его поступках, она словно делала это специально для своего мужа. Даже иногда проскальзывало обращение к нему, «Джек», или такие как, «наш мальчик». И тогда Торес поняла, что все это она писала именно для него, для мужа. Если верить ей, их сын был убийцей. Она подробно описывала, как, кого и по какой причине, как она считала, он убил, рассказывала о его склонностях к насилию и ужасающе беспечном и легком отношении мальчика к этому насилию, о его невероятных способностях. Она напутствовала своего мужа, давая советы, как нужно себя с ним вести и чего делать нельзя.

К концу записи стали более походить на ежедневник. Заключенная просто вносила ежедневные заметки, описывала, что еще узнала или что сделала. Например, кого у нее получилось освободить, с кем из мертвых или проклятых она общалась и что ей удалось узнать.