Одной ночью сон позволил ей двигаться. Она попыталась зажать его рану, но потянула кровь из его тела, убивая его. Она проснулась с визгом в тот раз, но крик был не ее. Когда ее глаза открылись, она обнаружила, что Нагаса метался в одеялах рядом с ней, выгнув спину, пятки стучали по полу додзе с силой. Хироши уже сжал его плечи, пытался его разбудить.

— Это кошмар, Нага-кун. Проснись!

— Нии-сан! Нии-сан! — скулил Нагаса, но, когда его глаза открылись, он был удивлен, увидев над собой Хироши. — Нии-сан?

— Я тут, Нага-кун, — сказал Хироши.

— Нет. Где…? — огромные глаза Нагасы озирались, он искал в темноте, пока Мисаки гладила его голову. — Где Нии-сан? Где Мамору?

— Его тут нет, Нага-кун, — Мисаки гладила его волосы, промокшие от пота. — Он умер.

— Нет, нет! — голосок Нагасы поднялся в гневе. — Он был тут!

— Нет, малыш. Нет, — она притянула третьего сына к груди, гладя его волосы. — Это был просто сон.

Она переживала бы, что другие проснутся, но не только Нагаса плакал. Кошмаров в додзе было так много, что крик ребенка едва кого-то задел. Мисаки старалась утешить Нагасу, но ее тихие слова скрывали глубокий страх и печаль. То, что они вдвоем видели Мамору так ярко, показывало, что в доме был призрак. Часть Мамору еще была тут, привязанная к Дюне, страдающая и опасная.

Сецуко справлялась лучше всех из Мацуд. Каждый день, когда работа заканчивалась, она носила крошку Аюми к общей могиле.

— Видишь это? — говорила она, качая дочь на бедре. — Твой отец лежит тут. Твой отец был героем, Аюми. Не забывай этого. Твой отец был героем, так что мы будем сильными ради него, нэ? Мы заставим его дух гордиться.

Крепкая женщина единственная тянула силы из трагедии. Она решила, что отомстит ранганийцам, продолжая жить. Женщина слабее страдала бы, лишившись мужчины, или презирала бы Мисаки за то, что она заняла ее место правящей леди дома Мацуда. Но Сецуко не дулась, не смотрела на Мисаки с завистью, а кипела энергией, спрашивая: «Чем я могу помочь? Что мне нужно сделать?». С Аюми на спине она носила не меньше мужчин.

Кроме Сецуко, с энтузиазмом работали, что удивительно, Кваны. Мисаки ожидала, что отец и сын покинут деревню, как только смогут. Башни инфо-ком спасли деревню, но они теперь были разрушены, и она не могла представить, чтобы кто-то хотел задержаться на месте после такой травмы.

Но городской мальчик и его отец стали отстраивать деревню, как свою. Кван Тэ-мин помогал нуму разбирать сломанные башни инфо-ком, чтобы металл использовать в новых домах, а Чоль-хи вызвался строить. Северянин не так много месяцев провел на горе Такаюби, но время изменило его. Его мягкие конечности стали мускулистыми от месяцев тренировок с мечом с Юкино Даем и Мамору. Он вряд ли мог достичь уровня, чтобы биться с ранганийцами, но его новая сила делала его неоценимым в восстановлении после атаки.

Он почти все время помогал Хиори строить новый дом вместе с Ацуши. Она была одной из нескольких женщин, оставшейся без мужчин-родственников, которые могли помочь ей. Ее сестра и родители жили в западной деревне. Они погибли в начале атаки, их дома были сорваны с горы раньше, чем кто-то успел начать защищаться. Ни ее муж, ни ее младший брат не вернулись из боя, и ее сын был убит на ее глазах. О ней никто не мог позаботиться в ее горе.

Мисаки и Сецуко старались часто ее навещать. А пока Чоль-хи и Ацуши справлялись, развлекая ее. Мальчики отметили, что фундамент дома Юкино можно было использовать, но они уважали ее желание не жить в месте, где умер ее сын, а построить хижину близко к дому Мацуда, где Мисаки и Сецуко легко могли заботиться о ней.

Однажды он пришла, пока Сецуко и Мисаки разбирали обломки дома Мацуда пальцами в занозах, пытаясь понять, какие куски дерева еще можно было использовать, а какие уже ни на что не годились.

— Хиори, — сказала удивленно Мисаки. — Что-то не так?

— Мисаки… — Хиори прижимала ладонь к животу.

Ощутив, что Хиори хотела ее ближе, Мисаки спустилась с обломков и подошла к ней.

— Что такое?

— Я… — Хиори сжала кимоно, дрожа. — Мисаки… Я беременна.

— Что?

— Я не знала, кому сказать. Я…

— Уверена? — спросила Мисаки. Прошло всего четыре недели, но женщины-джиджаки могли понять почти сразу.

— Постой. Ты беременна? — воскликнула Сецуко, поспешив к ним.

— Д-да, — прошептала Хиори, сжавшись.

— Чудесная новость! — просияла Сецуко. — Значит, у Дая еще есть ребёнок! У тебя ещё будет его часть. Какой хороший день!

Но на лице Хиори не было счастья, а в глазах, посмотревших на Мисаки, был лишь ужас.

Сецуко побежала сказать соседям, и Мисаки пришлось спросить, хоть выражение лица Хиори заставило ее бояться худшего:

— Это ребенок Дая?

— Не знаю, — прошептала подавленно Хиори. — Время… Нет возможности узнать.

— О, Хиори-чан, — она потянулась к рукам подруги, но Хиори отпрянула. Мисаки в ужасе смотрела, как надежда, которая скопилась в Хиори за последние недели, испарилась.

— Я должна была умереть, — сказала она.

— Не говори так! — воскликнула Мисаки. — Ты сказала, что понять нельзя. Это может быть ребенок Дая…

— И что тогда? — осведомилась Хиори. — Что? Даже если это его ребенок, как мне заботиться о ребенке? Я опозорена, у меня ничего нет, нет мужа…

— Мы позаботимся о тебе, — пообещала Мисаки. — Я и Сецуко.

— Как?

Хиори была права. Кроме пары стен и замкнутого мужчины, дом Мацуда имел не больше ресурсов, чем она.

— Я это сделаю, — упрямо сказала Мисаки. — Я прослежу, чтобы о тебе и этом ребенке позаботились. Клянусь.

Хиори мотала головой.

— Я должна была умереть.

— Хватит так говорить! — взмолилась Мисаки. — Хиори, прошу!

Но мысль укоренилась в Хиори, и слова Мисаки и других не могли ее прогнать.

— Было бы лучше, если бы я умерла, — говорила она пустым голосом. — Думаю, когда тот солдат пришел в наш дом, он должен был убить нас обоих. Я должна была умереть.

— Не говорите так, Юкино-сан! — говорили соседи и волонтеры. — Вы должны жить. Вы носите ребенка мужа.

Эта попытка утешения обычно вызывала стоны, и Хиори хваталась за волосы, и все решали оставить ее в покое. Они не понимали, что вонзали ножи глубже.

Через четыре недели после атаки было достаточно хижин, чтобы люди стали перебраться из дома Мацуда. Мисаки должна была радоваться, что жители деревни стали строить новые дома. И она всегда любила свое пространство, было приятно видеть, что раненые нуму, рыдающие женщины и кричащие дети покидали ее дом.

— Теперь немного одиноко, да? — сказала Сецуко, когда Мисаки помогла Котецу собраться и попрощалась с ними.

— Да, — шепнула Мисаки. Это было нужное слово. Одиноко.

— Какое-то время было как дома — в доме моих родителей, — сказала Сецуко. — Двенадцать человек в двух комнатах. Хуже всего, когда я переехала сюда… было тихое пустое пространство. Я не могла понять, зачем так много места для небольшого количества членов семьи.

— Точно, — Мисаки помнила первые дни, когда Сецуко переехала. Сецуко прилипла к ней, как клей, настаивая, чтобы она говорила и улыбалась. Она не понимала, что Сецуко тоже тянулась к кому-то. — Зато хорошей части дома теперь нет.

Хорошей части семьи тоже.

Когда залы наполнились временно бездомными жителями Такаюби, баюкающими раны, утешающими друг друга и спящими на сложенных одеялах, не было времени для воспоминаний. Пустота оставила дом открытым для множества воспоминаний, где Рёта всегда любил бегать с Нагасой, где Такаши любил отдыхать после вечерней выпивки, где Мамору готовился к школе, учился с Чоль-хи, играл с его братьями…

Кошмары стали хуже.

Мисаки была испугана, когда однажды пришла в дом и увидела, что спальня, которую она делила с Такеру до атаки, была пустой. На полу додзе среди горюющих людей было не страшно говорить во сне или просыпаться с криком. Она не хотела, чтобы Такеру слышал это. Она не хотела спать рядом с ним.

Она все еще стояла на пороге спальни, сжимая дверную раму, когда ощутила шеей ньяму Такеру.