Трусиха, как она, не имела права на кого-то, как Робин, на будущее с ним. Но она сжалась и рыдала. Громкие всхлипы потревожили бы тишину, привлекли бы внимание мужчин дома Мацуда, так что она заглушила звуки длинными рукавами.

Такеру нашел ее сам ваати спустя, сжавшуюся посреди спальни, трясущуюся.

— Мисаки…? — его обычно холодный голос приобрел нотку тревоги. — Ты в порядке?

— Да, — скрывая лицо, Мисаки заставила слезы испариться, подавила дрожь. — Да, Такеру-сама.

На следующий день Мисаки нашла сумку, которую Робин оставил ей, спрятанную под углом крыльца. Там была только одна вещь: меч, который был ее спутником во всех их приключениях — последняя просьба вспомнить все, что у них было.

Она сидела на коленях, пряча Дочь Тени, долгое время, гладила рукоять из зилазенского стекла. Тоу-сама говорил, что были вещи лучше и красивее, чем пыл боя.

«Ты поймёшь, когда у тебя будут дети», — это будет того стоить, когда у нее будут дети.

Тоу-сама обещал.

Мисаки пришла к логическому заключению, что она была в Аду. В пострадавшем мозге только это имело смысл. Ни одна ночь на Дюне не тянулась так долго, как та ночь в бомбоубежище в Такаюби. Где-то в хаосе пуля попала по ней и отправила ее душу в огни вечности. Ее искаженная душа не могла пройти в покой Лааксары. В этом был смысл.

Но утром громкоговорители сообщили, что место было безопасным, и двери бункера открылись, впуская свет смертного мира.

Яркость сначала ослепила. Мисаки моргала, растерявшись, оказавшись в реальном мире, тело болело и было живым. В тумане она опустила взгляд и поняла, что Изумо не было на ее коленях.

Паника подняла ее на ноги, посылая уколы боли в грудь. Она щупала себя, нашла пустые ножны Сираденьи, но ребенка не было.

— Изу-кун? — взволнованно повернулась она. — Нага-кун?

Глаза привыкли и увидели Аюми в руках одной из женщин Мизумаки, но где были ее сыновья? Она вдохнула для крика, когда нашла их. Ее плечи расслабились, она издала тихое:

— О.

Изумо был в руках в саже, спал у груди Ацуши. Ночью, наверное, в поисках контакта с человеком, или чтобы утешить рыдания, которые Мисаки не слышала, сын кузнеца забрал младенца. Нагаса пробрался под руку Ацуши и уснул с головой рядом с Изумо, а Хироши прислонился к ним спиной к детям.

Они выглядели странно, мальчик Котецу в тунике кузнеца и мальчики Мацуда в хороших кимоно, спутались вместе, забрызганные кровью и грязью. Слезы высохли в саже на щеках Ацуши, указывая, что он уснул, рыдая. Но десятилетний мальчик держал мальчиков Мацуда всю ночь, пока их родители слишком замерзли, чтобы это делать.

Хироши первым проснулся в свете утра. Или он и не спал. Круги под его глазами намекали, что он провел ночь, как Мисаки, глядя во тьму.

— Ты в порядке, Хиро-кун?

Глаза Хироши были налиты кровью, когда он посмотрел на мать. Он скованно кивнул. Та часть ее младшего сына, которая была ребенком, пропала.

Мисаки посмотрела на мальчика-нуму, держащего двух ее младших. Она не хотела будить его.

— Ацуши, — она нежно коснулась плеча мальчика. — Ацуши-кун.

Он пошевелился. Губы двигались.

— Каа-чан? — тихо сказал он, и Мисаки подавила волну вины.

— Нет, Ацуши-кун, — сказала она, пока он сонно моргал. — Это я.

Горе пробилось на его лице со смущением.

— О… Я… М-Мацуда-доно. Мне так жаль.

Мисаки хотела улыбнуться ему. Но ее лицо не смогло.

— Все хорошо, Ацуши-кун. Спасибо, что присмотрел за моими сыновьями.

Она склонилась за Изумо, но замерла, кривясь от боли в груди.

— Вы в порядке, Мацуда-доно? — спросил Ацуши.

— Да, — сказала Мисаки, хотя выдавить даже одно слово было больно.

— Я могу понести ребенка, если нужно.

— Я его заберу, — сказала другая женщина — младшая из двух Мизумаки, которые помогли нести малышей Мацуда ночью. Фуюко. Так ее звали. Ее отец и брат не вернулись из боя. — Если вы не возражаете, Мацуда-доно? — девушка протянула руки к Изумо.

— Т-ты… — ты не обязана, начала говорить Мисаки, но легкие не слушались.

— Мне не сложно, — сказала Фуюко и осторожно взяла Изумо на руки.

Мисаки дала женщине нести Изумо, жители деревни стали выходить из бункера. Она даже взяла Ацуши за руку, когда он предложил поддержать ее, остатки Такаюби выходили из убежища на свет.

Разрушение раскинулось перед ними, дымясь. Кабинет мэра возле входа в бункер был разгромлен, как и башня инфо-ком рядом с ним.

— Смотрите под ноги, мальчики, — предупредила Фуюко Ацуши, Хироши и Нагасу, поднимая край кимоно, чтобы переступить балку упавшей башни инфо-ком.

— Хоть для чего-то башни пригодились, да? — сказал Чоль-хи отцу на кайгенгуа. Он звучал подавленно.

— Причину не назвать хорошей, — сказал Тэ-мин.

Бомбы оставили зияющие дыры в некоторых домах, многие были полностью разрушены, стали щепками. Тела усыпали склон горы, многие были кусками, кайгенцы и ранганийцы смешались в крови и кусках костей. Пока они шли, Мисаки притянула Нагасу к себе и закрыла ладонью его глаза, словно могла оградить его от этого.

Авиаудар был разрушительным, но не был излишним. Судя по количеству тел в желтой и черной форме среди обломков, ранганийцы наступали по горе ночью, давая пилотам мишени. В результате деревню разгромили.

Оставшиеся жители Такаюби медленно расходились, вялые от горя и шока. Некоторые разгребали обломки домов, искали тела любимых. Некоторые просто стояли там, где они жили, растили семьи, лица были пустыми от потрясения.

Деревня была необходимой жертвой. Мисаки это понимала, с тактической точки зрения. Потому она не могла объяснить гнев и ужас, поднявшиеся к ее горлу.

Она уже видела разрушения. Она была в Ливингстоне во время правления ужаса Каллейсо, но тогда было не так плохо. Она поняла со стыдом, что те ужасы для нее принадлежали жестоким странам адинов, далеко за океаном. Не тут. Не в месте, где она баюкала детей и учила их первым словам. Не в месте, где она встретила Хиори, где она смеялась над шутками и блюдами Сецуко.

Много лет Мисаки думала, что ей не было места в Такаюби, но как-то, хоть она не заметила, это место стало домом. Кто-то бросил бомбы на ее дом.