— Осторожнее с желаниями.

Половицы оставались на месте, Сецуко пробила ступор Мисаки, оживила часть ее жизни. Может, жизнь не была идеальной, может, она не была счастлива, но она смогла родить еще трех детей — Хироши, холоднее Мамору и еще сильнее в его возрасте, Нагаса с острыми глазами и заразительной энергией, и теперь Изумо.

Четвертый сын Мисаки не был так холоден, как его братья. Может, это было плохо, может, в нем не было холодной силы, которую искал его отец, но его было проще держать у груди.

— Йош-йош, — зашептала она малышу в мягкие волосы, напевая. — Все хорошо, Изу-кун. Ты в порядке.

Он проснулся всего в третий раз за ночь. Неплохо.

— Неннеко, неннеко йо, — тихо запела она. — Луна озаряет поля в росе.

На моей родине

За горами и долами

Старик играл на флейте.

Солнце давно скрылось за морем,

Сияет в зеркало Матушки в ночи.

Мои предки — капли росы на траве, ноты на ветру.

Шепот, тихий звук в поле,

Шепот — то, что для нас важно,

Вздохи всех, по кому мы скорбим.

Мои родители — капли росы на траве, ноты на ветру,

Слабый звук в поле.

Рыдания по прошлому,

Смех из-за завтрашней радости.

Ты и я — капли росы на траве, ноты на ветру.

Эхо тихого звука в поле,

Все, что вечно,

Все, что угасает.

Неннеко, неннеко йо.

Лови свет луны и сияй, капелька росы,

Ведь за горами и долами

Старик все играет,

Старик все играет…

Она допела колыбельную, Изумо вздохнул у ее плеча. Уснул. Она убрала слезы с лица малыша и медленно опустила его в колыбель.

— Вот так, малыш. Спи хорошо.

Она выпрямилась, и приглушенный звук заставил ее напрячься. Кто-то был в коридоре. Она вышла из комнаты, посмотрела на коридор и заметила движение в тенях. Она потянулась к бедру, но там ничего не было. Глупо. Меча не было там пятнадцать лет.

— Кто там? — осведомилась она.

— Прости, Каа-чан.

— Мамору, — она выдохнула, в свет лампы прошел ее старший сын. Она как-то не узнала его ньяму или силуэт. В темноте он выглядел почти как взрослый…

— Я пытался идти тихо, — сказал Мамору. — Думал, все спали.

— А я думала, что ты пробрался и уснул еще до этого, — ответила Мисаки, стараясь звучать с упреком, а не потрясением. — Ты знаешь, что уже почти утро?

— Да, Каа-чан. Прости.

— Твой дядя сказал, что он отправил тебя и нового мальчика чистить крышу. Не говор, что вы так долго справлялись с простой задачей.

— Мы столкнулись с проблемой, — Мамору смотрел на ноги. — Мы не закончили.

— Ты не только попал в беду, еще и не смог выполнить наказание? — это было не похоже на Мамору. — Иди сюда, — она поманила его в свет.

Он шагнул вперед, она скользнула по нему взглядом, по его лицу в синяках и форме в грязи. Она была так занята ребенком, а Мамору — школой, что давно не видела его. Он так вырос, пока она не обращала внимания, стал почти ростом как отец. Его худые конечности стали наполняться мышцами взрослого бойца, но царапины и синяки говорили о беспечности мальчика.

— Я в смятении, — сказала Мисаки. — Твой дядя сказал, что ты побил новичка, а не наоборот.

Мамору заерзал.

— Это… не от него. Мы упали с крыши.

— Зачем?

— Это была ошибка.

— Мацуда не ошибаются, — так всегда говорил мальчикам Такеру, но она пожалела о словах, увидев, как замкнулось лицо Мамору. Он принял их серьезно. Ясное дело. — Эй, Каа-чан просто шутила, — она улыбнулась ему. — Переоденься, я поищу тебе еды.

— Я уже поел, — сказал Мамору, — в доме Котецу Кама. Кван-сан — новенький — был ранен после падения, и мы заглянули туда, чтобы ему поправил руку, и они настояли накормить нас.

— О, — у Мамору была тяжелая ночь. — Что ж, переоденься. Мне придется постирать эту форму, чтобы тебя в ней не увидели.

— Да, мэм, — Мамору кивнул и пошел к своей комнате.

Он вернулся в синем домашнем кимоно, чистый, с бинтами на костяшках.

— Форма, — шепнул он, протягивая матери школьную одежду.

Мисаки ожидала, что он вернется в комнату, чтобы поспать, пока она работала, но он сел на колени смотрел в напряженной тишине, как она набирала воду в кадку для стирки. Бросив туда форму, она добавила мыло и стала крутить воду правой рукой, левую держа над кадкой, чтобы капли не улетели за край.

Когда она убедилась, что кровь и грязь вылетели из ткани, она вылила грязную воду во вторую кадку и заменила ее чистой. Мамору наблюдал за ее работой, хотя будто не видел ее. Его разум был где-то еще.

— Тоу-сама… знает? — наконец, спросил он.

— Твоего отца нет дома, — Мисаки стала крутить чистую воду. — Он ночует в кабинете, так что тебя не заметили ночью.

Хотя Такеру не следил за дисциплиной. Несмотря на его силу и грозное поведение, он не был строгим, как многие родители в Такаюби. Он не бил Мамору.

— Просто… — сказал Мамору. — Я думал… ты…?

— Что?

— Отругаешь меня.

Мисаки удивленно посмотрела на сына. Он просил ее злиться на него?

— Моя роль в этом доме — укачивать детей, чтобы они спали, и утешать малышей, когда они ободрали колени. Ты — маленький ребенок?

— Нет, Каа-чан.

— В таких делах — мужских делах — разбирается твой отец. Но, — продолжила она, не сдержавшись, — если хочешь, чтобы тебя кто-то отругал, я достаточно раздражена, чтобы на минутку заменить его.

— О, я… н-не хотел…

— Похоже, ты совершил сегодня много глупых ошибок, — сказала она, вытягивая воду из формы Мамору. — Как ты собираешься это исправлять?

— Я извинился перед Кваном Чоль-хи, — сказал Мамору. — Я думал, что пойду в школу раньше и закончу убирать крышу сам.

Мисаки посмотрела на небо и приподняла бровь.

— Рассвет, сын. Когда ты будешь спать?

— О, — Мамору моргнул. — Наверное, не буду.

— Вряд ли это умная идея, — сказала Мисаки. — Сон важен для растущего юноши, — конечно, она не могла ругать его, ведь сама не спала ночам в четырнадцать — Наги, Мамору уже того возраста, какого была она тогда? Когда это произошло? — Тебе стоит полежать и хоть немного отдохнуть.

Мамору рассеянно покачал головой.

— Вряд ли я могу.

Мисаки пригляделась к его лицу и поняла, что он не просто устал. Ему было больно.

Что такое? Она хотела спросить, но такое не спрашивали у мужчины и воина, даже если ты была его матерью.

— Обычно ты не дерешься с другими учениками, — отметила она.

— Знаю, — Мамору посмотрел на свои колени. — Я… — он заерзал. — Я могу сказать, почему? — вопрос невольно вылетел из его рта.

— Что?

— Я могу сказать тебе, почему я ударил его?

— Если ты не смог сдержаться, мне не нужны оправдания, — строго сказала Мисаки, — как и твоему отцу. Когда он услышит об этом…

— Пожалуйста, — голос Мамору был сдавленным. — Я не… я не пытаюсь оправдать себя. Просто… — в его глазах было отчаяние, которое Мисаки не помнила там. Что с ним случилось?

Она не успела обдумать это, тихо сказала:

— Расскажи мне.

— Кван-сан говорил плохие предательские вещи против империи. Он сказал, что история, которой учит Хибики-сэнсей, не правда. Он сказал, что во время Келебы тут, на острове Кусанаги, умерло много людей, как и в других местах Кайгена, и ранганийцев прогнало подкрепление Яммы. Он говорит, что империя скрыла смерти всех тех людей, — Мамору следил пристально за ее лицом. Ждал реакции.

— Ясно, — сухо сказала она.

— Да? — голос Мамору сорвался. — Это все, что ты скажешь?

— Что еще я должна сказать?

— Ты… ты… — Мамору смотрел на нее, как утопающий на берег вдали, и Мисаки поняла, что он ждал, что она озвучит свои мысли. Она была его матерью, у нее должны быть ответы, она должна была его направить. — Ты должна что-то сказать, — заявил он.