Никита Сергеевич весело захохотал, само собой, пришлось засмеяться всем, кто втиснулся в мою палату.

— Шутник! Молодец! Я шутников люблю! — похохатывая, сказал первый секретарь.

— Могу ещё и анекдот рассказать, — улыбнулся и я.

— Ну? — Хрущёв расслабленно раскинулся на стуле.

— На празднике пионер дарит первому секретарю партии цветы, то есть вам, — я переместился так, чтобы моя спина упёрлась в спинку кровати, — а правда, что вы запустили не только спутник в космос, но и сельское хозяйство? Спрашивает он. Кто тебе это сказал? Удивляется Никита Сергеевич. Папа! Весело отвечает пионер. Передай своему папе, что я умею сажать не только кукурузу!

В палате зависла напряжённая тишина. Цвет лица первого человека в государстве медленно стал меняться с розового на багровый. Хрущёв подскочил со стула.

— Это тебе отец рассказал! — взвился он.

— Я бы ему предал ваши пожелания, к сожалению, я из детского дома, — быстро ответил я.

— Это все вражьи голоса клевещут! — сам себя стал распылять Никита Сергеевич, — мерзавцы! Сволочи! Да у меня урожай хлеба в прошлом году целых 125 миллионов тонн! У меня только за счёт целины прибавка в сорок процентов! А одна Рязанская область почти три плана по мясу дала! Да мы все прилавки в магазинах продуктами скоро завалим!

— Знаю, читал я про Рязанскую область, — я махнул рукой, — этот ваш областной начальник у всех частников всю животину подчистую выгреб. Всех дойных коров и телят на убой отправил, да ещё и на стороне мяса прикупил. В следующем году на Рязани после рекорда липового голод начнётся.

Хрущёв, задыхаясь от злости, и не зная, что ответить, открыл рот.

— А что касается целины, — я решил добить первого секретаря, — то там не сегодня, завтра пылевые бури разыграются. Да и из этого урожая больше половины сгниёт, так как, когда целину распахивали, про зернохранилища, элеваторы эти никто и не подумал. Добавьте до кучи кукурузу, которую посеяли вместо ржи в Сибири и на Урале, которая там элементарно не дозреет, и в следующем году вместо забитых полок в магазинах, на прилавках будет шаром покати. Стихийные народные бунты начнутся. Очереди за хлебом в километр.

— Клевета! — взвизгнул Никита Сергеевич, — да тебя как врага народа за эти слова надо в лесок вывести и пулю в затылок.… Да если бы тебя не надо было на Олимпиаде представить всей мировой общественности, я бы тебя самолично…

— Вот уж пустяковая проблема, — я усмехнулся, — нашли бы двойника, делов-то всего на копейку.

— Где мы тебе двойника за неделю найдём? — проговорился товарищ Суслов.

— Вот если не можете найти двойника, — ответил я, — то срочно езжайте в Рязань и разруливайте свои косяки. И на целине пока не поздно спасайте урожай!

— Ненавижу! — завизжал Хрущёв, — сволочь! — ткнул он в меня пальцем, — педераст!

После такой горячей отповеди вся кавалькады высокопоставленных чиновников вывалилась из моей платы. А я сразу же почувствовал сильный голод. Как же меня притомил мой бездонный желудок. Когда шаги членов политбюро стихли, Лариска камнем бросилась на меня и впилась своими губами.

— Это за что? — выдохнул через несколько секунд я.

— У меня родня в Рязанской области живёт, — смутилась медсестра, — ты всю правду сказал.

— За правду можно и поцеловать, — улыбнулся я.

И как только Лариска наклонилась, чтобы повторить поцелуй, в палату, как коршун, влетел Самуил Михайлович. Убью, зарежу, читалось в его глазах.

— Живо собирай манатки и вон из моей больницы! — крикнул доктор.

— А как же ваша статья, где вы одними примочками человека с того света вытащили? — сказал я вытирая рукой Ларискину помаду со своих губ.

— Вон! — завопил Самуил Михайлович.

До загородной спортивной базы, где перед Олимпиадой расквартировалась вся сборная СССР, я добрался ближе к вечеру, успел к самому главному событию — к ужину. Несколько рядов длинных столов, где каждой команде было отведено отдельное место, были заполнены под завязку. Что вполне объяснимо, так как какие могут быть рекорды без качественного спортивного питания? Я ввалился в столовую прямо с чемоданом.

— Богданыч! — окликнули меня от столика, где ужинали штангисты, — зачем чемодан в столовку принёс?

— Это чтобы два раза за добавкой не бегать, — хохотнул я и двинулся к своим баскетболистам.

— Богданыч! Живой! — накинулся на меня боксёр легковес Боря Никоноров, невысокий метр шестьдесят парень с открытой и обаятельной улыбкой.

Я выставил две ладони на вытянутых руках вперёд, имитирую боксёрские лапы. Боря же отработал, как полагается два раза кинул джеб левой рукой и закончил комбинацию правым боковым в мою правую ладонь.

— Хук слабоват, — потроллил я боксёра.

И вдруг меня со спины кто-то приподнял примерно на метр над полом.

— В следующий раз, когда захочется помахаться, — прогудел силач Юрий Власов, — ты хоть за помощью к нам обращайся. Нам ведь здесь на сборах по вечерам как раз делать нечего.

— Поставь, где стоял, — прохрипел я.

Юра испугано меня вернул обратно. Я еле сдержался, чтобы не закричать, так как тело все ещё продолжало болеть в разных местах.

— Я понимаю, ты от всего сердца, но зачем же доламывать, — усмехнулся я.

— Извини, не подумал, — смутился Власов.

Затем меня, как мягкую игрушку помяла вся сборная по баскетболу. И в довершении девчонки из команды по спортивной гимнастике облобызали моё лицо, тренируя встречу с любимым человеком.

— Ну, рассказывай, — попросил кто-то из-за спины, когда я уселся на своё законное место в столовой.

Я огляделся, надо мной сгрудилось человек двадцать из разных видов спорта.

— Да всё просто, — я успел ухватить бутерброд с маслом, — упал, очнулся, смотрю, студент практикант в белом халате в лицо мне марлей тычет.

— А дальше? — спросил Боря Никоноров.

— А дальше, — я проглотил ещё один бутерброд, — современные медикаменты и красивые медицинские сестрички, которые ухаживали за мной, сделали своё целебное дело.

— Сестрички то очень красивые? — не отставал боксёр легковес.

— Во! — я показал руками примерно, какого размера была грудь у Лариски.

— Вай-вай, — запричитал Гурам Минашвили, — это мой любимый размер!

— Фу пошляки, — прыснула от смеха гимнастка Маргарита Николаева.

— Дайте человеку поесть! — вмешался в дружеский допрос коллег по сборной Корней.

И все с неохотой стали разбредаться кто куда. Однако уже через полчаса в нашу, совместную с ассистентом главного тренера Коневым комнату, снова потянулись любопытные «носы». Я по семь раз рассказывал, как травмировался, как лечился, как себя чувствую. Спел пару песен под гитару. Лишь ближе к отбою ко мне зашёл Спандарян.

— Богданыч, скажи по правде, тренироваться сможешь? — спросил он.

— Я постараюсь, Степан Суренович, — ответил честно я.

Спандарян задумчиво побрёл в свою комнату. И тут в коридор вышел Юрий Корнеев.

— Ты это, не раскисай, всё будет окей! — улыбнулся он и протянул мне мой амулет от Тьмы, — я на него цепочку сделал серебряную.

— Ну, Корней, — я даже растерялся, — ты даже не представляешь, как мне дорога эта вещица. Даст Бог, рассчитаемся!

На следующий день, во время игровой тренировки стало окончательно понятно, что я уже не тот. Бросать мне было сложно, так как любые резкие движения вызывали боль. Пока сижу без движения, ничего не болит. Можно даже побегать в одном прогулочном темпе, трусцой. Но вести мяч резко меняя направления движения, ускоряться и выпрыгивать было просто невозможно.

— Давай на базу, — печально сказал мне Суренович, видя, как лицо моё искажает гримаса боли и на лбу от напряжения выступает испарена, — работай индивидуально на своё усмотрение.

От досады, вдруг Корней со всей силы долбанул мячом в пол.

— Суки! — коротко высказался он.

— Простите парни, — пробурчал я и медленно поплёлся на выход.

На загородной базе я сначала посетил столовую, где меня покормили тем, что осталось от обеда. Затем я взял мяч и пошёл отрабатывать самый простой бросок со штрафной линии. От безнадёги я загадал, если хотя бы раз из трёх попыток попаду, то успею к Олимпиаде хотя бы частично восстановиться, а если нет, то придётся ехать туристом. Я ещё раз провёл разминку, делая некоторые упражнения через боль, и выполнил первый штрафной. Мяч предательски поскакал по дужке кольца и вывалился прочь. Перед вторым броском я несколько раз повторил траекторию движения руки, и бросил. Мяч попал в щит, от которого отскочил в переднюю дужку и медленно по асфальту поскакал ко мне. Перед третьим броском я закрыл глаза и представил, как баскетбольный снаряд по хорошей дуге летит и легко опускается в корзину, красиво шаркнув сетку.