Только блёклый лунный свет проникал за неплотно задёрнутые шторы и струился по нашим потным обнажённым телам. Кровать скрипела так безжалостно громко, что я не выдержал и перенёс матрас с пастельным бельём прямо на пол. А дальше были только объятья, поцелуи и аритмичные, то очень быстрые, то совсем медленные шлепки наших тел друг о друга.

— Скажи честно, — глубоко дыша, в короткий миг передышки, спросила меня Наташа, — тебе очень нужно ехать в Рим на Олимпиаду.

— Очень, — я, тоже набираясь сил, откинулся на спину, — для всех нас очень нужно победить. Сразу одним махом решим множество проблем.

— Ну, тогда, хватит отдыхать, — хохотнула она и залезла на меня сверху, — перед соревнованиями лишних тренировок не бывает.

И мы вновь слились в долгом поцелуе, который мне продолжал ещё долго сниться в самолёте рейсом Симферополь — Москва.

25 августа 1960 года открытие семнадцатых Олимпийских игр, я, как и все другие члены сборной встречали в подтрибунном помещении Олимпийского стадиона в Риме. Ждали специальной отмашки, когда нашей колонне наступит момент пройти круг почёта по стадиону.

Прилетели же мы в вечный город за неделю до стартов. Кстати, в день вылета в команде появилось ещё двое новых членов. Это спортивный врач Олег Маркович Белаковский, который работал больше с футболистами и хоккеистами армейских команд. Но так как футболисты пролетели мимо Олимпиады, Олег Маркович, по совету маршала Гречко, временно, на полторы декады, влился в наш дружный коллектив. И второй товарищ Шлёпов, кандидат наук по штыковому бою. Зачем нам, баскетболистам, штыковик догадывались все, но вслух никто старался этого не произносить. Сразу же по прилете в Рим, в автобусе, Шлёпов стал давать подробные инструкции нашего поведения вне спортивных площадок.

— Во избежание политических провокаций, — сильно гнусавил он, — в город выходить только группами по двое или трое человек. Избегать посещения районов, где бывают женщины с низкой социальной ответственностью.

— Ви сразу адреса скажите, куда не ходить! — заволновался Гурам Минашвили, под дружный хохот всей команды.

— Зачем тебе Гурам адреса? — влез я, — ведь руссо туристо облико морале, ферштейн! — гаркнул я на весь автобус.

Народ дружно грохнул от смеха, хотя надо признать эта фраза ни на одном иностранном языке не имела и не имеет логического смысла. Но русскому человеку в таких случаях перевод не требуется.

— А с тебя Крутов я вообще глаз не спущу, — признался чистосердечно кандидат наук.

— И в туалете будете, выходящие из меня лишние килокалории подсчитывать? — сказал я, пряча ладонями свое раскрасневшееся от смеха лицо.

На что штыковед обиженно уставился в окно автобуса и больше никаких правил приличия не зачитывал. А за окном мелькали кривые улочки старинного города. Что творилось на дорогах, умом не понять. Автомобилисты и мотоциклисты не соблюдали ни правостороннего, ни левостороннего движения. Каждый ехал сам своим путём, а кто громче бибикал, тот и был на дороге главным.

Расселили нас хорошо. Всех мужиков в одно длинное четырехэтажное здание по улице с говорящим названием Уньоне Совьетика. А прямо за углом в двух шагах расположился «Палаццетто делло Спорт», точнее этот баскетбольный свеженький дворец выглядывал из земли как панцирь гигантской черепахи. Вот в этой черепашке и предстоит мне с командой побиться за свое будущее, думал я, рассматривая, в целом, интересное архитектурное строение.

— Зачем девушек увезли, да? — высказывал своё возмущение Гурам кандидату наук по штыковому бою, — здесь всэм места хватит!

— Все девушки будут жить по ту сторону эстакады, в отдельно огороженном районе, — отмахивался от надоевшего грузина товарищ Шлёпов.

— Нужно срочно подавать протест, — шепнул я Гураму, — это дискредитация по полову признаку.

— Товарищ Шлопов, это дискрыдитация! — крикнул Минашвили вслед убегающему штыковеду.

Кстати, двух полосная дорога на бетонных опорах, которая называлась проспектом ди Франча, делила всю Олимпийскую деревню примерно на две части. А рядом если перейти Олимпийский бульвар расселились, в двух пятиэтажках, наши прямые конкуренты, американцы. Что характерно две открытые асфальтированные баскетбольные площадки архитекторы расположили точнёхонько под окнами звёздно-полосатых.

— Парни! — обратился к нам Спандарян, — вы давайте заселяйтесь, а я пройду по территории, поищу площадку для тренировок в другом месте.

— Богданыч, — толкнул меня в спину Корней, — пойдём кофе настоящего бразильского попьём.

— Какой кофе, Юра? — я вывернул пустые карманы своих концертных штанов, — когда в карманах ветер гуляет.

— Да ты чё, тут как при коммунизме всё бесплатно, — заулыбался Корнеев, — точнее кофе бесплатный, а за остальное платить придётся. Но мы не гордые, нам и кофе одного хватит.

Даже меня заинтересовало, что за кофе наливают бесплатно. Оказалось на Олимпийском бульваре, прямо с торца нашего корпуса, на нулевом этаже, в застеклённой кафешке веселый чернокожий парень действительно варил и разливал душистый ароматный «Нестле». Мы выстояли очередь из пяти человек, и присели с маленькими кружечками на банкетку в стороне от шумных посетителей. Смакуя подзабытый напиток из той своей жизни, я даже на секунду прикрыл глаза. Пока же в СССР хороший кофе был очень большим дефицитом.

— Смотри Кассиус Клей, только молоденький, — я кивнул в сторону афроамериканского атлета.

— Что я негров, что ли не видел, — удивился Корней.

— Если ему сейчас челюсть сломать, то одной золотой медалью в боксе у нас будет больше, — шепнул я Юре Корнееву.

— Здесь что ли? — заговорщицки огляделся Корней, — при всех?

— Да я пошутил, — улыбнулся я, — пойдём, а то Суренович нас уже обыскался.

— Не, ну если надо, — завёлся вдруг мой партнёр по сборной.

— Хэлло, — улыбнулся нам Кассиус Клей.

— Салют, — бросил я.

— И тебе не хворать, — ответил Корнеев американскому боксёру.

Скоро этот улыбчивый стройный полутяж станет боксёром номер один в Мире, потяжелеет, заматереет, вступит в какую-то исламскую организацию и поменяет имя на Мухаммед Али. Придёт время и весь мир с этой самой «мирной» религией ещё хлебнёт лиха. Кому-то из сильных мира сего будет очень выгодно вкладывать в ислам огромные деньжищи.

В Олимпийской деревне между тем царила атмосфера самого настоящего карнавала. Туда и сюда сновали спортсмены в чалмах, в сомбреро, африканские атлеты расхаживали в одних цветастых накидках, благо температура в Риме под тридцать пять градусов тепла в тени позволяла подобный национальный колорит. Очень часто попадались и японские группы туристов, обвешанные фотоаппаратами. Они как прилежные студенты все фотографировали и записывали, готовились через четыре года принять в Токио таки же международные игры.

— На казахов наших похожи, — высказался Корней, с которым мы заселились в одну комнату на третьем этаже.

— Аха, — поддакнул я, — только чисто выбритые и все в деловых костюмах.

Наши же советские парни и девчонки больше предпочитали до открытия передвигаться по деревне в синих спортивных олимпийках с большими буквами «СССР» на груди. Парадный костюм из красных джипсов клёщ и такой же по цвету джипсовой курточки мы, не сговариваясь, приберегли до 25 августа.

И вот назначенный день пришёл. Первая «уронила челюсть» от нашего прикида американская делегация, когда мы столкнулись с ней на Олимпийском бульваре. Именно туда подгоняли автобусы, чтобы постепенно перевезти всех спортсменов к Олимпийскому стадиону.

— Ват ис ит? — слышалось от одетых в стандартные белые брюки и темно-синие пиджаки американцев.

Я не слышал, что отвечали другие спортсмены, но Гурам активно жестикулируя, объяснял.

— У нас в Тбилиси всэ так одеваются, — посмеивался он, — и мама моя, и папа мой.

— Дэди из гуд, — похохатывая, давал американцам вольный перевод на английский Юрий Власов.