— Простите мужики, — успел прошептать я и выбросил, как невеста свадебный букет, баскетбольный мяч наудачу себе за спину.

Удар по моей настрадавшейся за последнее время голове, и в глазах разом потемнело. И что я увидел, как креветка, лежащая на разломанных стульях, когда зрение прояснилось?

— Бросок! — Озеров вскочил со своего комментаторского кресла, — и сборная Советского Союза забивает мяч! Победа! Товарищи, это победа!

Весь зал, весь «Палаццетто делло Спорт» просто взревел вмиг обезумев! Неужели попал? 51:50, как в финале Олимпиады в Мюнхене в 1972 году, пронеслось в голове. Американские баскетболисты похватались за головы, а кое-кто обессиленно рухнул на паркет. Юра Корнеев, с сумасшедшими глазами пробегая мимо скамейки запасных звёздно-полосатых заорал.

— Ху… вам! — и бросился ко мне.

А это Вадик Евсеев, 2003 год футбольный матч Уэльс — Россия, автоматически оценил хулиганскую выходку мой медленно приходящий в себя мозг.

— Ху… вам! — проорал Саша Петров пробегая тем же маршрутом.

А это уже плагиат, усмехнулся я. Корней и Петя подбежали ко мне и, схватив за ноги, потащили по грязному римскому баскетбольному паркету.

— А-а-а! — орали они.

— А-а-а! — орал и я.

Вдруг меня кто-то приподнял за подмышки и тоже заорал что-то нечленораздельное прямо в ухо. А когда меня принесли в центральный круг, и наконец, поставили на ноги, я увидел, что вместе с нами скачет сын белоэмигрантов из Америки Томислав Мещеряков.

— Россия, я тебя люблю! — закричал он.

На окраине Измайлово, в комнате, где оттрещал на последнем издыхании самопальный радиоприемник рыдала белугой Наташа.

— Мы же победили, ты чего ревешь? — удивился её брат, Толик Маэстро.

— Хочу и реву, — сквозь слёзы бросила она.

— Загадочная женская душа, — ляпнул первое, что пришло в голову Санька Земакович.

В последний день Олимпиады осталось разыграть медаль по конному спорту, и наконец-то домой в Москву. Из спортсменов на церемонию закрытия Игр пригласили лишь по одному знаменосцу из каждой сборной. Поэтому Олимпийская деревня превратилась временно в большое пьяное королевство. Кто-то отмечал победу, кто-то пил с горя, а кто-то просто за компанию. И как прекрасно начинался этот день, и что же мне со всем этим счастьем делать сейчас?

— Петя! — заорал я, — Петров, мать твою, отвяжись от японцев! Оставь их в покое! У них не переносимость к алкоголю, зачем ты им ещё наливаешь?

Саша, ведя за собой, за руку двух пьяных представителей японской делегации, посмотрел на меня осоловелыми глазами, и вроде бы даже узнал. Прогресс, однако.

— Это голодные казахские дети, — пробубнил Петров, — если я не могу их накормить, значит, я их напою.

— Это, едрён батон, не дети! — я оглянулся по сторонам, ища глазами, куда подевался Корней, — это японские мужики. У них просто конституция тела такая.

— Вот! — Петров важно поднял один указательный палец вверх, — В конституции прямо так и записано, каждый человек имеет право на пожрать.

Потом Петя посмотрел на японцев, махнул рукой, и сел на свою пятую точку, прямо на газон Олимпийского бульвара. Я воспользовался минутной расслабленностью друга, отвёл невменяемых японцев подальше и усадил их на скамейку. Ничего, подумал я, через час сами оклемаются, и домой доберутся. В крайнем случае, их свои же и подберут.

— Мещеряков! — опять заорал я, — морда белоэмигрантская! Прежде чем ползать тут на четвереньках, сними майку с символикой СССР. Нечего мне тут Советский союз позорить!

Я подбежал к Томиславу, приподнял его за подмышки и медленно подтащил к Петрову. Благо он сам помогал мне, перебирая непослушными ногами. Потом я усадил американца рядом с Петей, прислонив их боками друг к другу. Осталось отыскать Корнея, и всю эту компанию перебазировать в наш, полностью пустой корпус.

Ещё рано утром вывезли всех спортсменов в Москву, и даже наших товарищей, пришедших в себя в больнице, решили долечивать дома в СССР. Остался знаменосец Юра Власов, и несколько чиновников. Лишь по нашей троице решение все никак не могли принять, куда нас девать? Ведь золотых олимпийских медалей нам так и не вручили. Сказали, что до полного разбирательства не положено. Корней же ещё ночью, что-то пробурчал и исчез в неизвестном направлении. Скорее всего, новую полку вешать пошёл, подумал я. А в семь утра ко мне в комнату ворвался Николай Романов, председатель комитета по физкультуре и спорту.

— Где, Корнеев? — бросил он с порога, и поставил на пол большую сумку.

— Как где? — очень натурально удивился я, — тренируется, у него сейчас утренняя пробежка.

Романов сел на застеленную кровать Юры, и о чём-то ненадолго задумался.

— В Союзе будут разбираться с этим отравлением, начнут искать виновных, — начал он, когда я уже натянул на себя спортивные штаны, — что говорить будем?

— Николай Николаевич, — я облачился в футболку с большими красными буквами СССР, — тут даже и искать никого не надо. Ясное дело кто виноват. Это кандидата наук по штыковому бою Шлёпов совершил преступный недогляд. Вместо того чтобы кляузы на нас строчить, должен был лично проверить, что нам в раздевалку занесли, мерзавец.

— Это точно, — обрадовался Романов, — во-о-от, — протянул облегчённо он, — премиальные я вам заплатить не могу, до полного разбирательства. Поэтому оставляю для вас сорок маек с символикой СССР.

Николай передвинул сумку на середину комнаты. С паршивой овцы хоть шерсти клок, усмехнулся я про себя.

— Понял, — кивнул я головой на сумку, — будем проводить агитационную работу среди не сознательных спортсменов из капиталистических стран. А тому, кто осознает непоколебимость…

— Непокобелимость, — поправил меня Романов.

— Вот! Тому приз в студию, — я еле сдержался, чтобы не заржать, — футболка с надписью СССР.

Лишь к обеду наша золотая троица собралась вместе. И Корней, и Петя сидели с постными лицами, пережёвывая спагетти с рыбой.

— Не по-людски это, — бросил Петров.

— Если нет медалей, нужно хоть победу обмыть, — пробурчал Корнеев, — даже призовых не дали! Суки!

— Чтобы купить что-нибудь нужное, допустим вино, — я решил сжалиться над мужиками, — нужно сначала продать, что-нибудь ненужное.

— Например? — оживился Корней.

— А давай мы Петю, продадим! — заржал я.

— Да идите вы, — обиделся Петров.

— Короче есть сорок футболок, — я показал руками примерный их размер, — хорошие, белые, новенькие, мужским потом пока не воняют, на груди большими буквами написано слово «СССР».

— Так это же совсем другой коленкор! — загудел Корней, — что ж ты раньше то молчал?

— А вы меня раньше не спрашивали, — пробурчал, улыбаясь, я.

Как в студенческой общаге, подумал я, когда через полтора часа мы выставили прямо посреди Олимпийского бульвара четыре ящика молодого итальянского вина. Один ящик ушёл, не глядя, за десяток раритетных советских футболок. А тащить их на себе нам помог Томислав Мещеряков, который всё равно без дела болтался на территории олимпийцев. Сказал, что завтра утром улетает со всей остальной командой. Вот мы его и припахали.

Для разогрева, я сбацал на гитаре, которая осталось от боксёра Бори Никонорова, пару песен из репертуара «Синих гитар». В это время Петров и Корнеев отлавливали всех, кто попадался под руку, и направляли к нашему столу, точнее к нашим ящикам с вином. Первыми в их загребущие лопасти попались три французских пловчихи, Надин, Амели и Рози.

— Это же эти, сумасшедшие русские, — засмеялась Надин, чирикая что-то по-своему.

Вот ведь, зараза, понимать все понимаю, а ответить не могу.

— Бонжур мадмуазель! — ляпнул я, — шерше ля фам, алягер ком алягер, же не манж па сис жур, пардон!

Остальных французских слов я вспомнить не смог.

— Выпьем за нашу победу! — заорал Юра Корнеев.