— Мя-я-у-у! — Васька снова проникновенным в самый мозг звуком напомнил о себе.

— Неужели так сложно хоть в воскресенье утром побыть нормальным человеком? — пробубнил я, открывая глаза.

Чёрный как смоль заметно разжиревший котофей уставился на меня немигающим взглядом. Вредное ты животное, хоть и полезное, подумал я, вылезая из-под одеяла.

— Ну, никто твою кильку в томате не тронет, — пробурчал я Ваське, — вон, целый ящик стоит под столом на кухне. Тридцать шесть банок.

Я с трудом спросонья вставил ноги в тапочки и пошаркал за кошачьим деликатесом. Васька засеменил следом. И когда же в СССР появится сухой корм для домашних проглотов? Вроде в начале девяностых, ну тогда уже в СССР никогда. Лёгким движением консервного ножа мелкую рыбёшку из банки я освободил через пару секунд. Василий не дожидаясь, когда эта килька аккуратно ляжет в его любимую миску, запрыгнул на стол и сунул мордочку прямо в томатный соус. Сейчас налопается и будет спать до середины дня, а я снова уснуть и не смогу. Вот так и происходит мирное сосуществование двух жизненных систем, человеческой и кошачьей.

Однако ещё одну половинку сна я досмотреть успел, но на сей раз затрезвонил дверной звонок. Убью, решил я, кто бы там, у калитки не оказался. Я прошлёпал в одних трусах, прихватив у печки кочергу, прямо в сени. На голое физически хорошо развитое тело я накинул телогрейку и сунул ноги в просторные безразмерные галоши. На крыльцо я вышел, как рыцарь-голодранец, который пропил все свои доспехи и меч в придачу. В общем, всё, кроме своего боевого славного имени.

— Предупреждаю сразу, бью только два раза! — крикнул я с крыльца, лихо закинув кочергу на плечо, — первый раз в лоб, второй раз по крышке гроба!

— Да открывай уже, свои! — гаркнули мне в ответ.

— Свои в это время дома спят, — пробухтел я и открыл калитку.

Во двор ворвался с дикими глазами Степан Спандарян, главный тренер сборной по баскетболу. Он долго тряс газетой и вспоминал приличные в культурном обществе литературные выражения.

— Какого ху..! — выдавил он из себя, — какого, я спрашиваю ху…, ты тут написал?

— Суренович, — я взял в руки номер «Советского спорта» со своей статьей, — не выражайся, пожалуйста, у меня в доме невеста спит, практически невинная девушка, а ты на весь район ругаешься по матери.

— Ты просто не понимаешь, какую бучу ты поднял, — Спандарян несколько осадил свой взрывной темперамент, — Романов мне вчера весь телефон оборвал, нужно чтоб ты сегодня был на бале чемпионов. Сам Никита Сергеевич хочет с тобой поговорить. Мало тебе было прошлых проблем?

Тренер присел на крыльцо и уставился в невидимую точку.

— Суренович, — я тоже пристроился рядом, — для того, чтобы наш баскетбол вышел на другой качественный уровень, пора заканчивать играть в псевдолюбителей. Сам видишь, пора вводить профессиональный статус спортсменам со всеми из этого вытекающими последствиями.

— В два часа в Большом театре поговорим, — рубанул рукой Спандарян, — конечно, если подумать — ты прав, но с таким характером долго точно не протянешь. Укатают Сивку крутые горки.

— Раз ты так считаешь, — я вернул газету тренеру, — не пойду на бал чемпионов. Тем более меня на него никто и не приглашал.

— Эй! Эй! Эй! — Суренович вперился в меня дикими глазами, — я специально к тебе в восемь утра припёрся, чтобы ты случайно не умотал куда-нибудь! Если ты там не появишься, мне же шею намылят…

В московском подземелье что-то очень громко грохнуло и стук, эхом разлетелся по всем направлениям. Недоеденный бутерброд я автоматически сунул в карман, и тревожно огляделся по сторонам. Всё-таки на мозг давила какая-то неприятная тягостная атмосфера, которая навевала суицидальные мысли и апатию. Я потрогал амулет от Тьмы, он был чуть-чуть тёплый. Мы, не сговариваясь всей командой, вмиг подскочили и легкой трусцой бросились на звук, прорезая темноту лучами тусклых китайских фонариков. И хоть старались мы ступать как можно тише, ботинки по полу всё равно громко бряцали, и создавалось ощущение, что бегут не три человека, а человек двадцать. Через полминуты мы воткнулись в тупик, который заканчивался завалом из деревяшек и ржавого железа.

— Крыса, — сказал участковый, поднимая ржавую подкову.

— Это что же за крысы такие, которые на ходу подковы теряют, — попытался пошутить я.

— Лучше тебе с ними не встречаться, — пробормотал милиционер, — говорят они достигают полметра в длину, мутанты, б…ть.

Степаныч, сунул свой фонарь в карман и развернул карту подземелий, а Корней посветил на неё.

— Мы сейчас здесь, — участковый обвёл пальцем район, — над нами Хитровская площадь. Предлагаю двинуться в сторону Солянки. Как твой амулет?

— Как опустился под землю всё время теплый, но не горит, — пожал я плечами, — то есть стабильно хреново.

Да, именно из-за амулета я оказался втянут в поиски московского маньяка, ну и конечно из-за длинного языка Юрия Иваныча.

В два часа дня, в вестибюле Большого театра, я окунулся в Римские воспоминания, потому что людей, с которыми я не раз пересекался на Олимпийском бульваре, вокруг было сотни. Боксёры, гимнасты, штангисты. Боря Никоноров, боксёр легковес, сидел скромно у стенки, и не дожидаясь банкета, был уже чуть тёпленький.

— Боря, как дела? — я присел рядом.

— А ты налей и узнаешь, — грустно шикнул он, — мне даже письмо Дорис отправить не дают. Уже вызывали, куда следует, на мозги капали. За что? Я Олимпийский чемпион! За что!?

— Тихо, тихо, выведут, — я усадил политического бузотёра на место, — я во вторник еду на гастроли Минск, Киев, Одесса. Понимаешь, к чему клоню?

— А то, — Никонор даже протрезвел, — я еду с вами, а в Одессе тайно проникаю на корабль и в Турцию.

— Дурак, — обиделся я, — сегодня гастроли по стране, а завтра поедем выступать по странам соцлагеря. Из Берлина письмо отправим твоей Дорис, нужно только хорошо подумать, что написать.

— Ну да, дурак, — согласился со мной Никоноров.

В актовом зале сорок минут все спортсмены, приехавшие из разных уголков нашей бескрайней Родины, слушали о величии нашего Советского спорта и о направляющей роли коммунистической партии. Суть речей всех чиновников можно было свести к одной мысли, если партия приказала выиграть Олимпийские игры, то значит, никаких проблем в этом быть у спортсменов не может. А то, что мы два раза с американцами играли, вне регламента, про это даже никто и слова не вякнул.

После чиновников микрофон взял Николай Озеров, который пригласил сборную СССР по баскетболу для награждения золотыми Олимпийскими медалями. Ну, наконец-то, шептались баскетболисты, пробираясь к сцене. Вся команда выстроилась в ряд, сначала тренерский штаб, затем мы, орлы, я, как самый низкий по росту, последний. Коробку с медалями вынесли из-за кулис две барышни приятной наружности, а вешать их на шею стал сам комментатор.

— Поздравляю, — говорил Озеров, вручая удостоверение и вешая медаль, — поздравляю.

Когда очередь докатилась до меня, то оказалось, что медали и удостоверения закончились.

— Это какая-то ошибка, — пробубнил Николай Озеров, пожимая мою ладонь, — недоразумение.

— Я когда границу пересекал, красные флажки видел, не удивлён, — тихо ответил я.

Потом чиновники о чём-то зашептались, засуетились, и оказалось, что для команды выделено всего двенадцать медалей для игроков и две для тренерского штаба. Поэтому у ассистента Конева Анатолия Константиновича решено было медаль отобрать, и передать её мне.

— Не, не, не, — вступился я, — если делить, то по-братски. Медаль Константинычу, а мне удостоверение.

После минутной заминки оркестр грохнул гимн Советского союза, Константиныч расчувствовался и даже пустил скупую мужскую слезу. А мне медаль всё равно вешать некуда, дома пока своего нет, а удостоверение сгодится. Ведь без бумажки, как известно, ты — букашка. Никита Сергеевич Хрущев всю торжественную часть сидел молча и задумчиво, а когда я появился на сцене, пару раз бросил на меня подозрительный взгляд. Что задумал, фиг поймешь. Потом ко мне подбежал какой-то незаметный шептунчик с папочкой, и вежливо попросил после финальных слов первого секретаря ЦК КПСС пройти в отдельный кабинет.