И что мне это дало? Уж никак не благотворный ритм писания. Слишком часто я смотрела на циферблат, выкраивая для себя какой-нибудь неполный час. И уж никак не безмятежный покой отстранения от всяких разбереженных, раздутых, а нередко и пустых историй. Но все это дало мне важное ощущение относительности фактов, а возможно, и более глубокое и разностороннее видение, словно я находилась сразу в нескольких психиках. Усваивала это я с трудом, признаюсь, нелегко было сдирать с себя кожу кусками. И вместе с тем что-то там в себе не повредить. Думаю, что таким образом я созревала и для других тем, некогда чуждых мне в литературном отношении, как в химии говорится — нейтральных. А созревание, в любом смысле, в любом понимании, — тут уж никто точно не знает, после скольких поражений, переоценок ценностей, после скольких моментов растерянности и еще неведомого риска должно ли это созревание произойти. Но думаю, что именно потому я вышла из заповедника, из уютного уголка дамского рукоделья, где доселе могла довольно безопасно хозяйничать, — и решилась написать две книги, о которых можно сказать, что они были социальны по намерениям. Не знаю, «хорошие» они или «плохие», не мне судить, пусть другие наделят их соответствующими оценками. Разное о них говорили и писали. Они принесли мне кусочек успеха и чувство неудачи. Видимо, так и должно быть, я знаю, что так и должно быть, если уж я схватилась за это после такой перелицовки себя и людей — только тех, что вышли из меня самой, к этому крутому подъему, где широкий кругозор. Тогда происходит уравнивание уровня сознания, как в сообщающихся сосудах, люди, пишущие о векторах течения современных нам событий, позволяют увлечь себя этому потоку, а из него в свою очередь сами черпают направляющую силу для своей работы. Я быстрее училась, когда решила преобразовать в фабулу то, что в новом ее воплощении сочла достойным внимания и времени, чтобы не умереть в двойном заточении от недостатка воздуха в альковных темах предыдущих сочинений. Иногда я убеждалась, что во время наших схваток, когда мы сбегались, мне помогали аргументы, основанные на знании наслоений второго дна какой-нибудь мотивировки, которую я вынесла из уже написанной книги. Пусть даже она была бог знает как далека от акустики проблем, которыми мы швыряли друг в друга во время этих вокальных номеров. Часто они кончались как попало, без всяких выводов, аккордом хлопнутых дверей, когда каждый был уже сыт разговорами и клятвенно заверял, что никогда больше не поддастся этому массовому психозу, поелику единственный разумный человек здесь — это только он, ведь он же знает лучше. И не поддавался-таки. До ближайшего случая, когда невмоготу становилось тихо скрести перышком по бумаге без очередной серии возбуждающих уколов в уже известном духе.
Человек, с которым я встретилась в темном дупле кафе, знал обо всем этом. В конце концов, он имел с нами дело в период, когда фантазии моих собратьев не одному из них вышли боком. Я была уже одним из многих его собеседников, да и он был для меня не первый. В таких разговорах я всегда видела их настороженность, они с готовностью разглядывали стены, обменивались полуулыбками, иногда отходили от основной темы в область избитых и потому удобных темочек. Я могла бы назвать это их деликатностью, но это наверняка было опасением, как бы не ушибить свое достоинство представителя высокой инстанции о нашу угловатость и слишком острые реакции. Мне кажется, что, по сути дела, эти люди относятся к нам как к стаду лягающихся недорослей, так как каждый из этой компании, умный или глупый, талантливый или графоман, — это индивидуальность, требующая, чтобы ее признавали сверх пределов действительно свершенного; известно же, как с нами носятся в нашей стране, известно же, что каждый из нас расценивает свою особу как нечто исключительное. Во всяком случае, сами мы расцениваем себя собранием незаурядных личностей, которыми не так-то просто помыкать.
Можно ли при таких психологических условиях разговаривать нормально с художником пера? Это очень тягостная задача, не удивительно, что человек, сидящий напротив меня, рассеянно звякающий ложечкой в чашке кофе, смотрит на свои руки, в окно и даже, кажется, слегка вспотел. А я точно знаю, кто я в его глазах:
«Вот прибежала на звонок, а все потому, что в этих бабах из актива сидит какой-то калорифер, всегда излучающий свою горячку, всегда подогревающий в человеке бдительность к их словам до седьмого пота! Да, да, поговорить они умеют, на больших оборотах, просто турбины фраз, сами себе то и дело противоречат, разумеется, кое-что из этого можно вышелушить, некую точку зрения, подходящую для обеих сторон, но все остальное — ох, уж это все остальное!.. Надо переждать это шалое вступление, все равно не даст слова вставить, как ни пытайся, ведь не монологи же слушать человек сюда пришел; но нет, исключено, уже вторая серия резонов пошла, она ведь из тех, которые и впрямь думают, что проникли в тайну специфики своего клана, но, к счастью, она еще и женщина, так что со знанием дела пользуется оружием легкой провокации, знает, что с бабами трудней управиться, и пользуется этим, чтобы преимущество иметь, с одной стороны, отчетик о том, что мы прохлопали, а с другой — причесочка и ресничками хлоп-хлоп, сама возбуждается от своего красноречия, даже за руку хватает, может быть, и не в смысле амурном, но ведь я же марксист, подкованный, но ведь господи боже мой, люди смотрят, может, кто-то меня здесь знает, а я даже отодвинуться не могу, потому что хотя я человек по происхождению простой, как положено, но далеко не прост, знаю, что не так-то просто женщину одернуть, но уж в конце-то мне тоже найдется что сказать. И побольше, потому что ее открытия — никакая не новинка, мы там тоже не дураки сидим — верно? — разбираемся в их делах, не первый день друг к другу приглядываемся, а что угораздило меня к ним определиться, так ничего не поделаешь, у нас ведь, раз обязан, стало быть, обязан, вот я и кручусь и слушаю смиренно, пока дамочка — вон вся пятнами уже пошла — на стульчик не опадет. Тут уж мой черед говорить, иной раз глядишь — и как-нибудь удастся к согласию прийти. Лишь бы нервишки выдержали, возражать надо тактично, что, конечно же, она абсолютно права, только не во всем. Какой уж там из меня дипломат, вот чем довелось заниматься, но кое-какие приемчики знаю, знаю, как их охлаждать, чтобы не воспламенились. Чтобы эта деятельница опять не закипела».
Вот, значит, какая я. О чем-то договариваемся, срок подходит к концу, новые выборы предстоят, значит, надо ему побеседовать с возможными кандидатами. Так есть, так всегда было, а может быть, это его личная инициатива, я ведь знаю, этот человек часто выходит за пределы своих прямых обязанностей. Знаю, делает больше, чем должен, но знаю и то, что инициативные его действия относятся к резервной сфере, не к самым фундаментальным вещам, но ведь в то же время сколько он чисто человеческих забот разрешил. Когда у нас руки опускаются, а некоторые поднимают головы, кличем его на помощь, он бегает там к кому-то, торгуется, надоедает — и в конце концов приносит нам, все такой же отстраненный и осторожный, просимое на подносе: кому работу, так как книжками не проживешь, кому виды на квартиру, чтобы хоть надежда была, а кому-то больницу в темпе неотложной помощи, потому что вот-вот пузырь может лопнуть от камней. В любой день, на любой наш зов, никогда еще терпения не утратил, пусть мы и вне себя, наши и свои условия справедливо выстраивает рядом, хочет, чтобы мы вместе с ним выбирали, и порой я даже думаю, что он нам предан. Это наша нянька на не очень-то представительном уровне, но кто знаком с механизмом управления, знает, что на таком месте люди могут сделать много и хорошего, и плохого. Это же передача, которая сообщает позывные.
Управление, роль руководства — это точный аппарат, это одна из наук для тех, у кого склонность к ближним, иногда этот процесс должен быть только внушением, подсовыванием решения задачи для дискуссии, основанной на знании положения вещей с добавкой доброй воли, нейтрализующей аварию и трения. Я немножечко знаю моего собеседника и всю нашу задиристую компанию и считаю, что он избрал по отношению к нам правильный метод. Кто-то может сказать: результат нового стиля, — хотя тут все зависит от обеих сторон, от их взаимоотношений. Это важнее модной номенклатуры и отрезка современности, отмеченной фактами куда более важными, более долговечными, чем цитаты.
