Зимняя вилла Мистраль качает ставни. Целый день Печет дорожки солнце. Но за домом, Где ледяная утренняя тень, Мороз крупой лежит по водоемам. На синеве и белый новый дом, И белая высокая ограда Слепят глаза. И слышится кругом Звенящий полусонный шелест сада. Качаясь, пальмы клонятся. Их жаль, — Они дрожат, им холодно от блеска Далеких гор… Проносится мистраль, И дом белеет слишком резко. 1906–1911 Памяти Ты мысль, ты сон. Сквозь дымную метель Бегут кресты – раскинутые руки. Я слушаю задумчивую ель — Певучий звон… Все – только мысль и звуки! То, что лежит в могиле, разве ты? Разлуками, печалью был отмечен Твой трудный путь. Теперь их нет. Кресты Хранят лишь прах. Теперь ты мысль. Ты вечен. 1906–1911 Поэтесса Большая муфта, бледная щека, Прижатая к ней томно и любовно, Углом колени, узкая рука… Нервна, притворна и бескровна. Все принца ждет, которого все нет, Глядит с мольбою, горестно и смутно: «Пучков, прочтите новый триолет…» Скучна, беспола и распутна. 3 января 1916 Цирцея На треножник богиня садится: Бледно-рыжее золото кос, Зелень глаз и аттический нос — В медном зеркале все отразится. Тонко бархатом риса покрыт Нежный лик, розовато-телесный, Каплей нектара, влагой небесной, Блещут серьги, скользя вдоль ланит. И Улисс говорит: «О Цирцея! Все прекрасно в тебе: и рука, Что прически коснулась слегка, И сияющий локоть, и шея!» А богиня с улыбкой: «Улисс! Я горжусь лишь плечами своими Да пушком апельсинным меж ними, По спине убегающим вниз!» 31 января 1916 Кобылица Я снял узду, седло – и вольно Она метнулась от меня, А я склонился богомольно Пред солнцем гаснущего дня. Она взмахнула легкой гривой И, ноздри к ветру обратив, С тоскою нежной и счастливой Кому-то страстный шлет призыв. Едины Божии созданья, Благословен создавший их И совместивший все желанья И все томления – в моих. 3 февраля 1916 «Настанет день – исчезну я…»
Настанет день – исчезну я, А в этой комнате пустой Всё то же будет: стол, скамья Да образ, древний и простой. И так же будет залетать Цветная бабочка в шелку — Порхать, шуршать и трепетать По голубому потолку. И так же будет неба дно Смотреть в открытое окно, И море ровной синевой Манить в простор пустынный свой. 10 августа 1916 Рабыня Странно создан человек! Оттого что ты рабыня, Оттого что ты без страха Отскочила от поэта И со смехом диск зеркальный Поднесла к его морщинам, — С вящей жаждой вожделенья Смотрит он, как ты прижалась, Вся вперед подавшись, в угол, Как под желтым шелком остро Встали маленькие груди, Как сияет смуглый локоть, Как смолисто пали кудри Вдоль ливийского лица, На котором черным солнцем Светят радостно и знойно Африканские глаза. 1916 Москва 1919 года Темень, холод, предрассветный Ранний час. Храм невзрачный, неприметный, В узких окнах точки желтых глаз. Опустела, оскудела паперть, В храме тоже пустота, Черная престол покрыла скатерь, За завесой царские врата. В храме стены потом плачут, Тусклы ризы алтарей. Нищие в лохмотья руки прячут, Робко жмутся у дверей. Темень, холод, буйных галок Ранний крик. Снежный город древен, мрачен, жалок, Нищ и дик. 12 сентября 1919 Канарейка Канарейку из-за моря Привезли, и вот она Золотая стала с горя, Тесной клеткой пленена. Птицей вольной, изумрудной Уж не будешь – как ни пой Про далекий остров чудный Над трактирною толпой! 10 мая 1921 Николай Бурлюк «Осталось мне отнять у Бога…» 5 op. Осталось мне отнять у Бога, Забытый ветром, пыльный глаз: Сверкает ль млечная дорога Иль небо облачный топаз, — Равно скользит по бледным тучам Увядший, тусклый, скучный ум. И ранит лезвием колючим Сухой бесстрашный ветра шум. О ветер! похититель воли, Дыханье тяжкое земли, Глагол и вечности и боли «Ничто» и «я», – ты мне внемли. |
