Москва. 1903 Шоссе За мною грохочущий город На склоне палящего дня. Уж ветер в расстегнутый ворот Прохладой целует меня. В пространство бежит – убегает Далекая лента шоссе. Лишь перепел серый мелькает, Взлетая, ныряя в овсе. Рассыпались по полю галки. В деревне блеснул огонек. Иду. За плечами на палке Дорожный висит узелок. Слагаются темные тени В узоры промчавшихся дней. Сижу. Обнимаю колени На груде дорожных камней. Сплетается сумрак крылатый В одно роковое кольцо. Уставился столб полосатый Мне цифрой упорной в лицо. Ефремов. Август 1904
Изгнанник Покинув город, мглой объятый, Пугаюсь шума я и грохота. Еще вдали гремят раскаты Насмешливого, злого хохота. Там я года твердил о вечном — В меня бросали вы каменьями. Вы в исступленьи скоротечном Моими тешились мученьями. Я покидаю вас, изгнанник, — Моей свободы вы не свяжете. Бегу – согбенный, бледный странник — Меж золотистых, хлебных пажитей. Бегу во ржи, межой, по кочкам — Необозримыми равнинами. Перед лазурным василечком Ударюсь в землю я сединами. Меня коснись ты, цветик нежный. Кропи, кропи росой хрустальною! Я отдохну душой мятежной, Моей душой многострадальною. Заката теплятся стыдливо Жемчужно-розовые полосы. И ветерок взовьет лениво Мои серебряные волосы. Москва. Июнь 1904 Отпевание Лежу в цветах онемелых, Пунцовых, — В гиацинтах розовых и лиловых, И белых. Без слов Вознес мой друг — Меж искристых блесток Парчи — Приходите, гостьи и гости, — Прошепчите: «О Боже», Оставляя в прихожей Зонты и трости: Вот – мои кости… Чтоб услышать мне смех истерический, — Возложите венок металлический! Отпевание, рыдания В сквозных, в янтарных лучах: До свидания — В местах, Где нет ни болезни, ни воздыхания! Дьякон крякнул, Кадилом звякнул: «Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего…» Вокруг — Невеста, любовница, друг И цветов малиновый пук, А со мной – никого, Ничего. Сквозь горсти цветов онемелых, Пунцовых — Савана лопасти — Из гиацинтов лиловых И белых — Плещут в загробные пропасти. Серебряный Колодезь. 1906 Утро Рой отблесков. Утро: опять я свободен и волен. Открой занавески: в алмазах, в огне, в янтаре Кресты колоколен. Я болен? О нет – я не болен. Воздетые руки горе́ на одре – в серебре. Там в пурпуре зори, там бури – и в пурпуре бури. Внемлите, ловите: воскрес я – глядите: воскрес. Мой гроб уплывает – золотой в золотые лазури. Поймали, свалили; на лоб положили компресс. Париж,1907 Друзьям Золотому блеску верил, А умер от солнечных стрел. Думой века измерил, А жизнь прожить не сумел. Не смейтесь над мертвым поэтом: Снесите ему цветок. На кресте и зимой и летом Мой фарфоровый бьется венок. Цветы на нем побиты. Образок полинял. Тяжелые плиты. Жду, чтоб их кто-нибудь снял. Любил только звон колокольный И закат. Отчего мне так больно, больно! Я не виноват. Пожалейте, придите; Навстречу венком метнусь. О, любите меня, полюбите — Я, быть может, не умер, быть может, проснусь — Вернусь! Париж. Январь 1907 Обет Ты шепчешь вновь: «Зачем, зачем он Тревожит память мертвых дней?» В порфире легкой, легкий демон, Я набегаю из теней. Ты видишь – мантия ночная Пространством ниспадает с плеч. Рука моя, рука сквозная, Приподняла кометный меч. Тебе срываю месяц – чашу, Холодный блеск устами пей… Уносимся в обитель нашу Эфиром плещущих степей. Не укрывай смущенных взоров. Смотри – необозримый мир. Дожди летящих метеоров, Перерезающих эфир. Протянут огневые струны На лире, брошенной в миры. Коснись ее рукою юной: И звезды от твоей игры — Рассыплются дождем симфоний В пространствах горестных, земных: Там вспыхнет луч на небосклоне От тел, летящих в ночь, сквозных. |
