Октябрь 1913 г. Москва Осень годов Иду сухой, как старинная алгебра, В гостиной осени, как молочный плафон, Блудливое солнце на палки бра, Не электричащих, надевает сиянье, треща в немой телефон. И осыпаются мысли усталого провода, Задумчивым звоном целуют огни. А моих волос бесценное серебро водой Седой обливают хилые дни. Хило прокашляли шаги ушедшего шума, А я иду и иду в венке жестоких секунд. Понимаете? Довольно видеть вечер в позе только негра-грума, Слишком черного, чтоб было видно, как утаптывается земной грунт. По́том времени исщупанный, может, еще не совсем достаточно, Еще не совсем рассыпавшийся и последний. Не кажусь ли вам старик – паяцем святочным, Богаделкой, вяжущей на спицах бредни. Я века лохмотьями солнечной задумчивости бережно Укрывал моих любовниц в рассеянную тоску, И вскисший воздух мне тогу из суеверий шил, Едва прикрывающий наготу лоскут, И, упорно споря и хлопая разбухшим глазом, нахально качается, Доказывая: с кем знаком и незнаком, А я отвечаю, что я только скромная чайница, Скромная чайница с невинно-голубым ободком. 1914 Автопортрет Влюбленный юноша с порочно-нежным взором, Под смокингом легко развинченный брюнет, С холодным блеском глаз, с изысканным пробором. И с перекинутой пальто душой поэт. Улыбки грешной грусть по томности озерам Порочными без слез глазами глаз рассвет Мелькнет из глаз для глаз неуловимо-скорым На миги вспыхнувший и обреченный свет. Развинченный брюнет с изысканным пробором. С порочными без слез глазами, глаз рассвет, Влюбленный юноша с порочно-нежным взором И с перекинутой пальто душой поэт. Май 1914 г. Полночь Пробило полночи костлявые ребра, Двенадцать часов перебрали скелет, И голый череп стал бесконечно-добрым, И в нем сквозил надушенный поэт. А дьявол-секунда в красной маске, Хохоча, наливала в стакан вино, И блестки брызг люстрили ласки, Говорили шепотом о вине ином. Вы с хохотом оттолкнули секунду, И отвергнутый Дьявол, проваливаясь, хохотал. Звенели и пели на каждой из струн – дам Новые секунды, наливаясь в бокал. Молитва любимой Ах, не скрыть густым и грустным ресницам Глаз, смотрящих только на одну. Вы по жизни моей, как по книги страницам, С тихим шелестом тихо прошли в тишину, Вы прошли в тишину, серебристое имя, Как неслышная поступь шагов Богомольно несется губами моими На алмазы кующихся строф. Как влюбленному мальчику дороги вещи, До которых коснулись любимой рукой, А тоска с каждым днем неотступней и резче, Каждый день неотступней с своею тоской. Никогда не сказать серебристое имя, Никогда не назвать Вас, одну, Как по книги страницам, Вы днями моими В неизбежную тихо прошли тишину. Июль 1915 Осень Под небом кабаков, хрустальных скрипок в кубке Растет и движется невидимый туман. Берилловый ликер в оправе рюмок хрупких Телесно розовый, раскрывшийся банан. Дыханье нежное прозрачного бесшумья В зеленый шепот трав и визг слепой огня, Из тени голубой вдруг загрустившей думе, Как робкий шепот дней, просить: «возьми меня». Под небо кабаков старинных башен проседь Ударом утренних вплетается часов. Ты спишь, а я живу, и в жилах кровь проносит Хрустальных скрипок звон из кубка головок. 25. IX. 1914 Романтический вечер Вечер был ужасно громоздок, Едва помещался в уличном ридикюле, — Неслышный рыцарь в усталый воздух, Волос вечерних жужжащий улей, Отсечь секунды идет панелям, И медлит меч по циферблату. Пролетая, авто грозили, – разделим, разделим… Закован безмолвием в латы, Закрыв забралом чудесной грусти Лицо, неведомый один, Как будто кто-то не пропустит, Не скажет ласково «уйди». Апрель 1914. Москва И еще В час, когда гаснет закат и к вечеру, Будто с мольбой протянуты руки дерев, Для меня расплескаться уж нечему В этом ручье нерасслышанных слов. Но ведь это же ты, чей взор ослепительно нужен, Чтоб мой голос над жизнью был поднят, Чья печаль, ожерелье из слезных жемчужин На чужом и далеком сегодня. И чьи губы не будут моими Никогда, но святей всех святынь, Ведь твое серебристое имя Пронизало мечты. И не все ли равно, кому вновь загорятся Как свеча перед образом дни. Светлая, под этот шепот святотатца Ты усни… И во сне не встретишь ты меня, Нежная и радостно тиха Ты, закутанная в звон серебряного имени Как в ласкающие вкрадчиво меха. |
