— На твоем пальто паук.

Я пугаюсь до усрачки и практически бегу к выходу из сарая. Происходят три вещи. Я сбиваю Сев с ног, из-за чего чувствую себя отстойно. Приземляюсь рядом с теленком по имени Поппи, который решает, что я выгляжу аппетитно, и начинает меня лизать. Затем Поппи решает, что на мне будет удобно сидеть, и падает на меня всем своим весом. Прямо ко мне на колени. Позвольте мне рассказать вам, что Поппи намного тяжелее, чем кажется. И третью вещь, я бы не хотела обсуждать, но если вы все-таки хотите знать… когда я запаниковала, то приземлилась прямо на большую старую вонючую кучу дерьма Поппи.

Кэмдин и Сев хихикают на весь сарай.

— Ты сидишь в какашках!

Я унижена и меня подташнивает, потому что не знаю, куда делся тот паук, но я тоже смеюсь с девочками. И это довольно забавно, когда вы подумаете об этом. Первая экскурсия городской девушки в сарай, и она падает в дерьмо.

Это было уместно.

Девочки хотят мамочку на Рождество. Я плачу.

КЕЙСИ

Когда мы возвращаемся домой, я хочу скрыть следы нашего несчастного случая с теленком. Хорошо, что девочки чистые. Никто не узнает, что произошло. Если только девочки не расскажут. А они, наверное, так и сделают. Это слишком смешно, чтобы об этом молчать.

— Мне очень жаль, что такое случилось с твоей рубашкой. Вот, можешь надеть это. — Кэмдин сует мне одну из футболок Бэррона. — Папочка не будет против.

Я беру у Кэмдин рубашку и хочу поднести ее к носу, глубоко вдохнуть запах Бэррона, но сдерживаюсь.

— Спасибо. Как думаешь, твой папа не будет возражать, если я постираю свою одежду? — Я не могу пойти в мастерскую, чтобы забрать свои сумки. Мне придется подождать Бэррона. Но я могу постирать свою одежду, которая есть у меня здесь, верно?

Пожалуйста, скажите верно, потому что моя одежда в коровьем дерьме и пахнет отвратительно.

Кэмдин ведет меня в помещение, которое напоминает амбар. Оно красиво обшито окрашенными досками и рейками в деревенском стиле, а полы изготовлены из черного сланца. Сапоги, седла, поводья, куртки — все, что вы можете себе только представить в доме владельца ранчо, находится вдоль стен. Тут пахнет кожей и мужчиной. Кэмдин указывает на большую стиралку и сушилку возле стены.

— Положи свою одежду туда.

Я никогда не стирала свои вещи. Я даже не знаю, как включается стиральная машина. Каждую пятницу я отдавала свое белье Лу, а утром по субботам он возвращал его мне. Подавляю чувство тревоги, которое подступает к горлу.

— Ты знаешь, как пользоваться стиральной машиной?

Кэмдин смотрит на меня так, будто я сошла с ума. Она кладет руку на бедро.

— А ты не знаешь?

— Я никогда не стирала, — признаюсь я, полностью подготовившись к допросу пятилетнего ребенка о моей жизни.

— О, я покажу тебе. — Малышка пододвигает табуретку к машинке и хватает моющее средство. — Тебе нужно раздеться.

— Верно. — Кэмдин закрывает глаза, как будто ей приходилось делать это раньше, и я борюсь с желанием спросить. Осторожно стягиваю рубашку, измазанные дерьмом джинсы, и остаюсь в лифчике и нижнем белье. Быстро надеваю футболку Бэррона, которая доходит почти до моих колен. — Значит, я кладу одежду в стиральную машину?

— Ага. — Высыпав туда хорошее количество стирального порошка, Кэмдин закрывает крышку. Честно говоря, задаюсь вопросом «А не слишком ли много моющего средства?», но Кэмдин, вероятно, знает больше, чем я. Она нажимает кнопку на передней панели, машинка загорается и пикает. — Все, теперь твоя одежда стирается.

— Прекрасно.

Кэмдин слазит с табуретки и смотрит на меня.

— Я голодна.

— Тогда давай поищем немного еды.

В конечном итоге мы находим замороженные буррито, которые ест Кэмдин, но Сев не хочет даже и прикасаться к ним.

— Вы помните то, что случилось с Поппи? — нервно спрашиваю у девочек, пытаясь заблокировать воспоминание о том, как я упала в коровье дерьмо.

Девочки улыбаются и кивают.

— Давайте не будем говорить об этом вашему папе.

Они хихикают, но знаете, ни черта мне не обещают. У меня такое чувство, что это первое, что они расскажут Бэррону, когда он вернется домой.

Когда солнце начинает склоняться к горизонту, а небо полно розовых, пурпурных и оранжевых оттенков, которые отражаются на морозной снежной земле, я ставлю наши тарелки в раковину и мою их. Я думаю о Бэрроне. Это не первый раз, когда вспоминаю о нем сегодня. Я одета в его футболку, но впервые у меня в груди такое ноющее чувство, что жизнь с Бэрроном может быть прекрасной. Я составляю в голове план, которого на самом деле не существует. Что-то вроде того, когда я думала, что Прекрасный Принц спасет меня. Только оказалось, что он пошел налево и трахнул мою маму.

Смотрю на закат, и мне кажется, что этот план действительно может сработать. Я представляю каждую деталь так четко и легко. Я могу остаться, и это может быть моя жизнь, правда? Это может быть хихиканье моих детей, которых слышно по всему дому. И Бэррон может быть моим мужем, который работает на ранчо, и скоро вернется домой в куртке марки Carhartt, чтобы заявить на меня свои права, и его щетина будет щекотать мою нежную шею. Я могла бы быть беременна его ребенком и жить на юге, как всегда мечтала.

Но ничего из этого не случится, потому что это всего лишь мечта. Этого никогда не произойдет, когда Бэррон узнает, что я знакома с Тарой.

Ко мне подходит Сев, и дате мне ложку, кастрюлю и что-то похожее на молочный зуб. Я не уверена, что это именно, но выглядит жутко.

— Включи эту штуку, — требует Сев, показывая на плиту.

Выгибаю бровь и поворачиваюсь к ней лицом.

— Зачем? — осмеливаюсь спросить.

— Я буду делать маму.

— Кого?

— Маму, — невозмутимо отвечает Сев, все еще смотря на меня своим пристальным взглядом. Затем малышка лязгает ложкой о кастрюлю. — Мне нужно молоко и голубые блестки.

— Зачем тебе голубые блестки?

— Мамины глаза долЗны быть голубыми, как и мои.

Я расплываюсь в улыбке.

— А какого цвета у нее будут волосы? — Прошу, не говори «белокурые», как у твоей мамы.

Сев разглядывает мои волосы, а затем тянется к ним. Я не уверена, что она собирается делать, хочет вырвать мой волосок или что.

— Вот этот цвет.

— Золотисто-каштановый?

Сев кивает. Мое сердце тает.

— Ты хочешь, чтобы твоя мама была похожа на меня?

Еще один кивок. И на её лице появляется широкая улыбка.

Обнимаю малышку одной рукой.

— Что ж, посмотрим, что мы можем сделать.

У плиты я замечаю, что Сев все еще чешется, а крапивница, которая была у нее на щеке, теперь появилась и на веках.

— Твои пятна все еще чешутся?

— Нет. — Только она их чешет и явно раздражена тем, что это чувство не проходит.

— Зачем ты делаешь маму? — спрашиваю я, наливая молоко, а Кэмдин передает мне голубые блестки.

Кэмдин смотрит на меня, не отводя глаз.

— Мы хотим маму на Рождество.

И мое сердце просто разрывается на части.

— Мы попросили маму у Санты, — продолжает Кэмдин. — Надеюсь, он приведет ее к нам.

— Почему вы так сильно хотите маму? — Чувствую себя идиоткой, когда задаю этот вопрос.

— У нас её нет. — Кэмдин пожимает плечами. — А у тебя есть мама?

Боль пронзает мою грудь.

— Да, но она не очень хорошая.

— Почему? — спрашивает Сев, продолжая чесаться. Теперь она задрала футболку, и чешет свой живот.

Моя мать трахнула моего парня, но я этого не говорю.

— Иногда мамы не такие хорошие, как хотелось бы.

Сев пристально смотрит на кастрюлю с молоком и голубыми блестками.

— Наша мама будет красивой.

Я таращусь на кастрюлю.

— Конечно. Что нам дальше делать?

Сев глубоко вздыхает и размахивает рукой, держа ложку над кастрюлей.

— ГоЛшочек ваЛи, мамочку нам подари!