Но зато имелись и хорошие новости с фронта: русские взяли Крым (или, по-гречески, Тавриду), выгнав оттуда турок и лишив тем самым Османскую империю возможности безнаказанно нападать на южные волости России. Празднества прошли в Петербурге пышные.

Фальконе вместе с Хайловым перестраивал литейную мастерскую. Печь у них получилась мощная, с четырьмя отверстиями: первое — собственно, топка, два других для загрузки металла и четвертое — выпуск плавки. Плавка же по специальным трубам поступала в окопку — форму для отливки.

Технология вкратце предусматривалась такая: с окончательного варианта модели в натуральную величину делается гипсовый слепок (это задача формовщика). В углубление слепка заливается расплавленный воск. Скульптор и слесарь устанавливают металлическую арматуру, а формовщик на этот остов помещает гипс, заполненный воском. Оболочку снимают, и скульптура оказывается восковой. Скульптор ее подправляет, доводя до кондиции. Воск посыпается, облепляется особым огнеупорным порошком — он, застывая, превращается в отливочную форму (опоку). После чего в нее должны подавать расплавленную бронзу: сплав, вытапливая воск, заполняет его место, превращаясь, собственно, в статую. После остывания разбивается опока, и отлитый монумент остается только отчеканить и зачистить.

Хайлов брал на себя обязанности и формовщика, и литейщика. Поммель — на подхвате. Им обоим полагалось по 15 тысяч ливров, а Этьену как руководителю всей отливки и установки — 80.

Зимние холода помешали их работе — пробную отливку перенесли на весну 1772 года.

В Рождество к нам пришли письма из Парижа: и печальные, и хорошие вести. Собственно, печальная лишь одна — умер мсье Кошон. А поскольку у него не было ни семьи, ни детей, он завещал все свое имущество моему брату, относясь к нему как к родному сыну. Кроме приличного капитала, Жан-Жак получил солидную долю в магазинах обуви и наш прежний дом целиком. Младшая сестра Фонтена, Маргарита, вышла замуж и теперь с супругом занимает несколько комнат на втором этаже. Отношения у брата с зятем сложные; сам по себе человек образованный, достойный, тот горит идеями преобразования общества — если раньше выступал за конституционную монархию, то теперь пошел дальше и мечтает о республике; брат опасается, что сего бунтаря могут арестовать и бросить в Бастилию, а его семейство (ведь Марго на четвертом месяце) надо будет кормить Жан-Жаку. Кстати, Луиза тоже беременна, роды предполагаются в марте.

Фальконе и я получили общее письмо от Дидро. Он писал, что Екатерина II наконец-то добилась своего: вскоре состоится поездка нашего друга в Россию. Спрашивал, можно ли ему поселиться у нас? Мы ответили без задержек, что, конечно, будем очень рады, приготовим комнату и снабдим ее максимальными удобствами. Разумеется, государыня будет ему показывать Петербург, поведет политические, философские беседы, но насущные дела не позволят ей проводить все время с ученым, и в оставшиеся дни мы займемся им сами, вывезем на море, в Петергоф и прочее. Предстоящий визит Дидро очень нас порадовал, ждали его с нетерпением.

Осенью 1771 года ровно пять лет исполнилось, как мы прибыли в русскую Северную столицу. Собрались за общим столом и отметили этот небольшой юбилей. Фальконе, поднимая бокал с вином, так сказал:

— Господа, больше половины пути нашего в России пройдено. Можно подвести промежуточные итоги. Сделано не все, что хотелось, но уверен, что сделано главное: наш проект одобрен, утвержден и вступает в финальную стадию реализации — после отливки последует установка на постаменте, тот готов уже вполне. Мы должны уложиться в три года, по контракту. Это вполне нам по силам. Выпьем же за успех нашего предприятия, за достойное его окончание!

В ходе празднества слово взял Поммель. Обведя нас глазами, произнес с улыбкой:

— Дорогие друзья! Я не мастер говорить красиво и скажу по-простому: почитаю за счастье жить и работать с вами. Увидав проект памятника Петру, сразу понял: это мировой шедевр. Уговаривал моего учителя Эрсмана задержаться, но когда тот уехал, я решил остаться в России. Чтобы быть причастным к великому делу. Разобьюсь в лепешку, но не подведу вас. И спасибо за доброту ко мне. Каждого люблю!

Ах, как внешность и речи человека бывают обманчивы! Мы тогда и предполагать не могли, что пригрели у себя на груди настоящего аспида…

Чтобы совершить пробную отливку, Фальконе выбрал в качестве модели всем известную римскую статую — «Мальчик, вытаскивающий занозу», копии которой украшают чуть ли не все галереи мира, в том числе и Академии художеств в Петербурге. Мэтр испросил разрешения у Бецкого выполнить с нее слепок, а затем вместе с Хайловым перевел в воск. Вышло замечательно. После правок и доводок изготовили опоку и в один из летних дней 1772 года объявили, что будут отливать в бронзе. Власти приняли меры предосторожности: оцепили квартал, запасли емкости с водой, если вспыхнет пожар (все окрестные строения — деревянные), были наготове. Пом-мель начал плавку бронзы. А затем Хайлов разрешил заливать металл в форму. Трубы потрескивали, но держались. Из отверстий опоки вытекал и дымился расплавленный воск…

Наконец форма была заполнена целиком. Оставалось ждать затвердения бронзы. Все стояли разгоряченные, с красными от волнения и жара лицами. Хайлов вытирал тряпкой руки. В кожаном переднике, с обручем на голове (чтобы волосы не мешали), воплощал собой образ русского мастерового, очень колоритного, — я потом нарисовала его карандашом в альбоме по памяти.

Ближе к вечеру заключили, что металл застыл. Аккуратно разбили форму… Боже! Бронзовый мальчик явился нам во всей красе — цельный, без серьезных изъянов — зачищай и хоть завтра на выставку! Вздох облегчения вырвался у всех из груди. Улыбались, смеялись, поздравляли друг друга. Тут же Филипп принес вино…

Настоящая удача! Предстояло еще проанализировать все детали, кое-что уточнить и поправить в механизме печи, но проверено было главное — по такой методике можно и нужно отливать Петра. Превосходно справимся сами, без заезжих мастеров, дерущих втридорога.

Фальконе написал Бецкому и Екатерине. Но ответа не получил. Обратился к де Ласкари — в чем дело? Тот невнятно нёс какую-то чушь о внешней политике — вроде бы императрица занята войной с Турцией и разделом Польши, ей совсем не до памятника. Разве одно мешает другому? Но ответ неожиданно пришел от Гордеева, знавшего больше, чем мы: государыня занята предстоящей женитьбой Павла Петровича (вскоре должны привезти немецких принцесс), а еще на Урале некий беглый казак объявил себя якобы спасенным императором Петром Ш, и пошла на него охота. Тем не менее мэтр снова писал Бецкому — деньги нужны на бронзу, время поджимает, очень бы хотелось начать отливку и прочее, — но ответа вновь не получил. Более того: стали задерживать выплату обычного жалованья, де Ласкари вообще пропал, и до нас уже никому вроде не было дела. Фальконе в отчаянии излил свои обиды в письме, адресованном Дидро, тот в свою очередь сочинил филиппику государыне, и тогда только она откликнулась. Вот ее записка (на французском):

«Бонжур, мой любезный Фальконе, я Вас не забыла, не думайте, и не надо было ябедничать на меня мсье Дидро. Ситуация с финансами непростая, но задолженности мы Вам непременно покроем и на бронзу денег дадим, но не раньше будущего года, обещаю. Не сердитесь и наслаждайтесь жизнью. Неизменно Ваша — Екатерина».

Мы пребывали в изумлении. Денег нет на бронзу и наше содержание? У такой великой державы? Но откуда-то деньги были — например, на празднование 18-летия наследника, Павла Петровича: бал закатили в сентябре 1772 года, и на нем присутствовала вся столичная знать, и еды, и питья наготовили чуть ли не на весь город; вечером давали фейерверки, по Неве катались на лодках… Даже нас пригласили в один из дней (а всего торжество продолжалось неделю), удостоили приложиться к ручке и приветливо одарили улыбкой. Павел не походил на мать совершенно: небольшого роста, с головой тыковкой и вздернутым носом; он при разговоре размахивал руками и артикулировал так мощно, что слюна порой попадала в собеседника; пахло у него изо рта не лучшим образом, что свидетельствовало о болезни желудка. Говорили, что ему уже подыскали невесту в немецких княжествах…