Михаил Казовский начинал свой творческий путь как сатирик — после окончания факультета журналистики МГУ 25 лет проработал редактором в журнале «Крокодил». За это время издал несколько книг в юмористическом жанре, его комедии шли во многих театрах страны, по повестям Казовского сняты два художественных фильма. В Союз писателей был принят в 1992 г. Имеет звание заслуженного работника культуры РФ.

В конце прошлого века увлекся исторической прозой. С тех пор вышли в свет семь его романов: «Дочка императрицы» — предыстория крещения Руси (1999, переиздан в нашем издательстве в 2013-м в двух томах — «Бич Божий» и «Храм-на-крови»), «Золотое на черном» — о знаменитом галицком князе Ярославе Осмомысле (2002), «Страсти по Феофану» — о великом иконописце Феофане Греке (2005), «Месть Адельгейды» — о судьбе внучки Ярослава Мудрого, вышедшей замуж за германского императора (2005), «Топот бронзового коня» — о византийском императоре Юстиниане (2008), «Любить нельзя расстаться» — об исканиях младшей дочери Пушкина (2011), «Лермонтов и его женщины» — о личной жизни великого поэта (2012), «Крах каганата» — о судьбе Хазарин и ее отношениях с Русью (2013).

Также с 2006 года регулярно публикует исторические повести в журналах «Подвиг» и «Кентавр. Исторический бестселлер» — недавно была напечатана шестнадцатая. Особое место среди них занимают сюжеты, связанные с эпохой Екатерины Великой. Работая с этим материалом, Казовский решил очередную повесть посвятить тому, как в Петербурге создавался и устанавливался всем известный памятник Петру I — Медный всадник. Но по мере осуществления задуманного выяснилось, что фактуре и действующим лицам тесно в рамках повести: в результате родился новый роман — «Мадемуазель скульптор», который перед вами.

Что сказать о творческих предпочтениях писателя? Он традиционно работает в реалистической манере, строя сюжеты книг на основании подлинных фактов, но благодаря авторскому воображению повествование у него всегда развивается динамично, занимательно, интригующе. Собственными литературными учителями называет Александра Дюма-отца, Алексея Толстого и Мориса Дрюона.

Узнать подробности о жизни и работе Казовского, прочитать прежние и новые его произведения, а также выразить свое мнение о прочитанном можно на сайте www.kazovski.ru

«Дочка императрицы» (Интерхим, 1999; переиздание в двух книгах: «Бич Божий» и «Храм-на-крови», Вече, 2013)

«Золотое на черном» (ACT, 2002)

«Месть Адельгейды» (ACT, 2005)

«Страсти по Феофану» (ACT, 2005)

«Крах каганата» (Подвиг, 2006; Вече, 2013)

«Топот бронзового коня» (ACT, 2008)

«Любить нельзя расстаться» (Амаркорд, 2011)

Каждый человек под конец жизни ощущает минуту, после которой он решает: дальше медлить нельзя, если не теперь, то потом будет поздно. Вот и у меня сей момент настал. Мне перевалило за семьдесят, неизвестно, сколько еще осталось, и уйти, не оставив воспоминаний о том, кто мне был бесконечно дорог и о ком почти что забыли у нас, во Франции, и в далекой России, не могу, не имею права. Я пережила его без малого на 30 лет. Он был старше меня на 33. Несмотря на это, я его любила всю жизнь. И люблю теперь. Он единственный, кто внушил мне великую любовь. Не считая дочки, конечно. Но любовь к дочери совершенно иная. А любил ли он меня? Думаю, что да. Мы по-своему были очень счастливы — первые семь лет нашего проживания в Петербурге…

Йаму я не помню совсем. Мне, когда ее не стало, только-только исполнилось три, а братишке Жан-Жаку — полтора. Говорили, что она, поскользнувшись, упала с лестницы и расшибла голову. Мол, несчастный случай. По другой же, тайной, версии, мой отец в припадке ярости так ее избил, что случилось сотрясение мозга, от которого мамочка не смогла оправиться. В эту версию верю больше. Наш отец действительно иногда впадал в бешенство, сильно выпив. Мы в такие часы убегали с братом из дома, чтобы не попасть ему под горячую руку. Он крушил мебель, бил посуду, вспарывал перину. И потом, сильно утомившись, засыпал мгновенно посреди этого разгрома. А очнувшись и протрезвев, приводил дом в порядок и униженно каялся. В принципе, человек был незлой, относился к нам с братом хорошо, мы ни в чем не нуждались и ходили в первые классы общедоступной школы, он гордился нашими успехами. Только выпивка превращала его в зверя. Напивался не слишком часто — раз, наверное, в год, — мы уже заранее знали ранние признаки внутренней его подготовки к запою: бодрое, преувеличенно веселое настроение, яркий блеск в глазах, беспричинная улыбка, выполнение всех заказов загодя, чтобы не было конфликтов с клиентами, первые несколько рюмок — «проба сил», и затем стремительное обрушение в бездну. Тут-то мы с Жан-Жаком и пускались в бега.

А вообще как мастер наш отец ценился очень высоко. Был в правлении цеха башмачников. Туфельки для дам шил искусно. Получал заказы от шикарных аристократок со всего Парижа. Но и брал дорого. Обувь «от Колло» означала качество и вкус. На него трудились два подмастерья. Приучал и нас к ремеслу с детства — мне доверял пришивать к бальным туфелькам кружева и бантики, брат строгал колодки. Мы всегда с душой помогали отцу. Если бы не его запои, наша семья считалась бы самой благополучной.

В редкие часы отдыха каждый занимался своим любимым делом: нацепив очки, папа листал модные журналы, Жан-Жак ножом вырезал из дерева разные фигурки (больше всего удавались ему кошки и собаки), я же рисовала. Грифелем по белой бумаге — краски не любила, черно-белая графика нравилась мне гораздо больше. Часто выходило похоже. В комнате моей по стенам висели портреты отца, брата, подмастерий и друзей-соседей. А один сосед, Габриэль Кошон, несмотря на свою фамилию[1], — очень приятный господин, совладелец обувного магазина, — говорил моему отцу много раз, что меня следует отдать в обучение какому-нибудь художнику. Но родитель мой только усмехался: «Женщина-художник? Да такого не может быть. Ибо неженское это дело. А модели живописцев и скульпторов, так сказать, натурщицы, сразу же превращаются в их любовниц. Как могу толкнуть любимую доченьку на такую скользкую стезю? Нет и нет». Я и не печалилась — становиться художницей не хотела вовсе, рисовала так, просто для забавы, а в мечтах своих о будущем думала только о семье, о красивом и добром муже и о нескольких детках, трех-четырех, к примеру. На иное у меня фантазии тогда не хватало.

Но однажды случилось вот что. Выделялась среди клиентуры отца очень благородная дама — Анн Дидро, замужем за известным ученым Дени Дидро, — статная, высокая, очень приветливая. Каждый раз рукою в шелковой перчатке поднимала мой подбородок и, заглядывая в глаза, улыбалась: «Как дела, тезка?» Дело в том, что мое второе имя тоже Анн (полностью — Мари-Анн). Я всегда приседала в книксене: «Мерси бьен, мадам Дидро. У меня все прекрасно». И в один такой же прекрасный день, наблюдая, как отец снимает мерку с ножки мадам Дидро, быстро набросала на листе бумаги грифелем ее силуэт. А она вдруг спрашивает: «Что ты там рисуешь, шалунья?» Я смутилась и говорю: «Ах, мадам, это так, безделица, и не стоит вашего внимания». — «Нет, пожалуйста, покажи сейчас». — «Мне неловко, право». — «Нечего краснеть, покажи». И, увидев портрет, прямо охнула: «Пресвятая Дева, вылитая я! Как тебе это удалось?» Я пожала плечами: «Не имею понятия, мадам. Просто вот смотрю на предмет, а рука сама водит». А мадам Дидро продолжает: «Ты талант, талант! Просто уникальный талант!» И — отцу, конечно: девочке надо учиться рисованию, живописи, мол, могу ее протежировать в художественных кругах. А отец, как всегда, ни в какую — повторяет свои слова про любовниц и про то, что неженское это занятие. А мадам Дидро как вспыхнет: «Перестаньте, мсье Колло, ваши речи в середине восемнадцатого века просто ни с чем не сообразны. Если женщины ныне возглавляют такие империи, как Австрия и Россия, и справляются с этим не хуже многих мужчин, то какие могут быть разговоры о невозможности девочке стать художницей?» А отец: «Мне Мария-Терезия Австрийская и Елизавета Петровна Российская — не указ. Мари-Анн — дочь моя, и я сам решаю, кем ей быть и чему учиться». В общем, повздорили. А мадам Дидро, уходя, мне загадочно подмигнула, чем повергла в полное смятение — я не знала уж, что и подумать.