— Нам, наверное…

— Да. Нам стоит.

Мы оба согласны. И оба неохотно. Мы медленно отпускаем друг друга, и когда он поворачивает ключ в замке зажигания, та же рука, которая ежедневно использует точные отвертки, слегка подрагивает.

Я смотрю в окно. — Леви?

— Да?

— Я просто хотела сказать, что… — Я улыбаюсь. — Красная помада тебе очень идет.

Это НЕ свидание.

Но если бы это было так — а это не так — это было бы лучшее свидание в моей жизни.

Конечно, поскольку это не свидание, то вопрос спорный.

Но. Если бы это было так.

Хотя это не так.

Даже когда, я должна признать, это почти похоже на него. Может быть, дело в том, что он заплатил, пока я была в туалете (я недолго протестовала, но, честно говоря, я позволю любому чуваку купить мне ужин, пока не будет устранен гендерный разрыв в оплате труда). Может быть, дело в том, что мы не переставали разговаривать, никогда, даже на минуту — только вежливые кивки для Арчи-переборчивого официанта, когда он постоянно заходил поинтересоваться нашими блюдами. Но, может быть, дело в часе, который мы провели, переосмысливая некоторые из наших самых травмирующих воспоминаний об аспирантуре.

— Я представляла свои данные на собрании лаборатории. В середине первого года обучения. А ты все это время смотрел в окно.

Он улыбается и не спешит жевать. — На тебе была вот эта, — он жестом показывает на середину лба, — штука. На волосах.

— Ободок, наверное. Я была на стадии бохо-шика. — Я вздрагиваю. — Ладно, на этот случай у тебя есть справка от врача. Но это были отличные данные.

— Я знаю, я слушал. Твое исследование сети салиенс — очень убедительно. Я просто… — Он пожимает плечами. Его рука обхватывает стакан, но он не пьет. — Это было мило. Я не хотел пялиться.

Я разражаюсь смехом. — Мило?

Его бровь поднимается, бросая вызов. — Некоторые из нас еще не переросли свою фазу бохо-шика.

— Ага. Что значит «бохо-шик», Леви?

— Это… город? Во Франции?

Я смеюсь сильнее. — Хорошо. Еще один случай. Тот раз, когда твой друг из микробиологии пришел в лабораторию. Тот парень, с которым ты играл в бейсбол?

— Дэн. В баскетбол. Я никогда в жизни не играл в бейсбол — я даже не знаю, как это работает.

— Кучка парней стоит вокруг в своих пижамах и дружелюбно болтает. В общем, Дэн пришел в лабораторию, чтобы забрать тебя для спортивной игры, и ты представил его всем, кроме меня.

Он кивает. Отрывает кусок хлеба. Не ест его. — Я помню.

— Мы можем согласиться, что это был мудацкий поступок.

— Или. — Он отбрасывает хлеб, откидывается назад. — Или мы можем согласиться, что за несколько ночей до этого, после нескольких рюмок, я проболтался Дэну, что меня… интересует девушка по имени Би, что Би — не такое уж распространенное имя, и что Дэн был совершенно из тех людей, которые смотрят тебе в глаза и спрашивают: — А не ты ли та цыпочка, о которой мой братан рассказывает, когда он пьян?

Мое сердце сбивается с ритма, но я продолжаю. — У тебя не может быть оправдания для каждого случая, когда ты вел себя как мудак.

Он пожимает плечами. — Попробуй.

— Дресс-код. Несколько недель назад.

Он прикрывает глаза. — Ты имеешь в виду, когда я попросил тебя одеться профессионально, в то время как на мне была футболка с дыркой в правой подмышке?

— Правда?

— У большинства моих футболок есть дырки подмышками. Статистически говоря, да.

— Какое оправдание?

Он вздыхает. — В то утро Борис сказал мне что-то о том, что, по его мнению, NASA может использовать все возможное, чтобы избавиться от NIH. Он сказал: — Я не удивлюсь, если они избавятся от нее из-за волос. — Возможно, это была случайная фраза, но я запаниковал. — Он поднимает руки. — Потом ты обвинила меня в поощрении гендерных предубеждений на рабочем месте, и я почувствовал себя злодеем Бондом, хвастающимся своим устройством судного дня.

— Не могу поверить, что ты просто не сказал мне об этом. — В отместку я отщипываю от его тарелки брокколи рабе.

— Я отличный коммуникатор с выдающимися навыками межличностного общения, согласно моему резюме.

— В моем написано, что я свободно говорю по-португальски, но когда я в последний раз пыталась заказать еду в Коимбре, я случайно сказала официанту, что в туалете заложена бомба. Ладно, последнее: Как насчет того, что ты отказался сотрудничать? Я подслушала через дверь. Ты сказал Сэм, что не хочешь участвовать в проекте из-за меня.

— Ты подслушала меня? — Он звучит скептически. — Через массивную деревянную дверь Сэм?

Я ангельски хлопаю глазами. — Да.

— Ты подслушивала в фикусе?

— Возможно. Есть что сказать в свое оправдание?

— Ты ушла сразу после того, как я сказал, что не хочу участвовать в проекте из-за тебя?

— Да. Я топала к себе в кабинет с яростью убийцы драконов.

— Это их собирательное существительное?

— Должно быть.

Он кивает. — Если ты ушла сразу после того, как услышала свое имя, значит, ты не слышала всего, что я сказал Сэм. И это недоразумение на твоей совести.

Я хмурюсь. — Правда?

— Да. Здесь есть урок для всех нас. — Он поднимает кусок хлеба, который уронил ранее.

— И какой же? Не подслушивать в фикусе?

— Неа. Если ты подслушиваешь, ты не должна делать это наполовину. — Он засовывает хлеб в рот и имеет наглость ухмыляться мне.

Шредингер помнит меня. Возможно, с той ночи, когда он спал на моем горле, вызывал у меня кошмары об удушье и оставлял черные пучки волос у меня во рту. Он сползает со своего места на диване, как только мы входим, и обвивается вокруг моих голых лодыжек, пока Леви убирает остатки еды в холодильник.

— Я люблю тебя, — воркую я ему. — Ты совершенный, великолепный зверь, и я буду защищать тебя своей жизнью. Я убью за тебя драконов.

— Я посмотрел, — говорит Леви от дверного косяка. — Это гром драконов.

— Очаровательно. — Я поглаживаю нижнюю часть подбородка Шредингера. Он щурится в кошачьем блаженстве. — Но нам больше нравится «убийство», не так ли? Да, нравится. — Я поднимаю взгляд. — Кажется, мне обещали анальное очищение?

Он качает головой. — Это было сделано, чтобы заманить тебя сюда. Не верь всему, что тебе говорят.

— Ты слышал это, Шредингер? Твой папочка использует твои неисправные железы как приманку.

Леви улыбается. — Обычно он не такой.

— Хм?

— Шредингер застенчив с большинством людей. Часто прячется под диваном. Раньше он был очень агрессивен с моими… — То, как он прервался, заставило меня умереть от желания узнать.

— К твоим?

Он пожимает плечами и смотрит в сторону. — Я жил с девушкой. Несколько месяцев.

— О. — Кот заваливается на бок и мурлычет. — Лили?

— До нее.

Думаю, я могу перестать врать себе и крошечной фарфоровой лягушке, выдающей себя за мой мозг, и просто признать, что Леви — идеальное сочетание сексуального парня, красивого парня и симпатичного парня. Знаете, когда вы любите кого-то годами, а потом он делает что-то ужасное, например, забывает полить вашего единорога Chia Pet или трахает вашу лучшую подругу, и вы перестаете видеть его сквозь розовые линзы? Все их недостатки предстают перед вами в резком свете, как будто вы только что надели 3D-очки для внутреннего уродства? Ну, теперь, когда я избавилась от очков для мудаков, могу признать, что Леви был подходящим холостяком. Когда-нибудь он сделает какую-нибудь счастливую девушку еще более счастливой. И я понятия не имею, почему мысль о том, что у него есть девушка, живущая с ним, вызывает у меня холодок в животе — мы были приятелями меньше двадцати четырех часов, ради бога. Это не мое дело, и последнее, чего я хочу, это еще одни отношения, обреченные на грязный, болезненный конец (то есть, любые романтические отношения).

— Она не понравилась Шредингеру? — Он любовно грызет мой большой палец.

— Если честно, она была собачницей.

— Когда это было? — спрашиваю я, любопытная, как занавесочник.