Благоразумие брало верх. Кому рассказывать о духах и ходячих мертвецах? Человеку, который не уставал повторять: «Я материалист и верю только в реальность».

Ещё в начале путешествия Генри решил найти в лице профессора союзника для побега, и предупредил его, что из каньона никто не выберется живым.

– Бросьте, – смеялся профессор. – Я не верю в предначертания судьбы, и прочую чертовщину.

Генри не хватило тогда убедительности, чтобы перетянуть профессора на свою сторону, он понимал, – чем правдивее будут его рассказы, тем меньше будет верить им профессор, поэтому и оставил попытки.

Бывало, Генри и профессор целый день не возвращались к теме Золотого Каньона и Атлантиды, накапливая в душах нетерпение.

«Что-то он знает, не зря носится с книгами, не зря начал разговор», – думал Генри, исподтишка наблюдая за профессором, и ловя на себе ответный взгляд – такой же испытывающий и подозрительный: «Что-то он знает, что-то затаил».

Хэлфорд по обыкновению пропадал где-то в недрах других вагонов, или с девицами в своём просторном купе. Профессор был недоволен такими вольностями банкира, но он был ещё сравнительно молод и на четвёртый день путешествия поддался чарам одной из девушек, пустил её в своё купе. А Генри был стоек до последнего.

Первый опыт общения с «ночными ангелами» случился у него в девятнадцать лет, когда более опытные друзья напоили его до бесчувствия и повезли в публичный дом «посвящать в мужчины». Он плохо помнил ту ночь, но неприятный осадок остался. С тех пор он дал себе обет: никогда в его жизни отношения с женщинами не будут строиться на той же основе, на которой идёт торговля на рынке.

Один раз в Редстоуне, под влиянием Джеда и изрядной порции виски, он попытался нарушить этот обет, и тут же был наказан. Хороша была картина: две голые девицы и Генри с Джедом, в чём мать родила. До сих пор перед глазами у Генри стояла злая и едкая усмешка Алисии.

Нет! Теперь только любовь и верность! Как у Байрона:

О, дева! Знай, я сохраню

Прощальное лобзанье

И губ моих не оскверню

До нового свиданья.

Взаимно обиженные недоговорённостью, молодой человек и профессор садились за шахматы, и тогда Генри, заговорщически понижая голос, заводил разговор об Хэлфорде:

– Послушайте, вы ведь учёный, вас не коробит компания нашего гостеприимного хозяина? Он больше похож на разбойника, чем на банкира.

– Бросьте, – отмахивался профессор. – Он порядочный человек. Я понимаю, он привлёк вас к экспедиции без вашего согласия, но я право не знаю, что на это ответить. Надеюсь, он сделал это из любви к науке.

– О, да! Это из любви к науке уничтожаются палеонтологические раскопы, крадутся артефакты, похищаются репортёры. Я думаю, вы с мистером Хэлфордом подходящая пара.

– Зря вы так, мистер Шелдон, – профессор отворачивался к окну, от обиды забыв, что собирался звать молодого человека по имени.

Поезд входил на вырубленную в скале террасу. Скальная стена тянулась за окном, скрывая солнце и погружая вагон в такой сумрак, что рука сама тянулась к спичкам и к настенному бра, украшенному изящным абажуром и хрустальными подвесками. Но через минуту стена, почти вплотную подступающая к окнам вагона, заканчивалась, лучи солнца всеми цветами радуги снова преломлялись в хрустальных подвесках. Профессор оттаивал душой, и снова завязывался разговор, – сначала далёкий от волнующей темы, но с каждым словом всё ближе и ближе подбирающийся к ней.

Генри по-прежнему носил с собой два блокнота – один для репортёрских заметок, другой для набросков к своему будущему роману, но времени на литературную работу катастрофически не хватало. Теперь, когда он был предоставлен самому себе, появилась возможность начать писать историю о путешествии молодого нью-йоркского искателя приключений в Аризону. В блокнот он заносил только чистовые предложения, а муки творчества с чёрканием и неоднократным переписыванием доверил листам писчей бумаги, которой у Хэлфорда было в избытке.

На шестой день путешествия, когда за окнами вагона уже тянулись земли Аризоны, дело не продвинулось дальше сцены знакомства главного героя с молодой и своенравной дочерью аризонского магната. Ещё накануне Генри был уверен, что сцена после долгих мук удалась на славу, и переписал её начисто в блокнот, но утром перечитал и ужаснулся убогости написанного.

Чёркал уже в самом блокноте, неустроенно вздыхал, ерошил ладонью волосы. Под конец раздражённым жестом выдернул из блокнота исписанные страницы, разорвал их на мелкие лепестки.

Видя, как мается Генри, профессор отвлекал его от творческих мук, предлагая сыграть партию в шахматы, но вместо шахмат мысли молодого человека переключались на Атлантиду… Это же литературная находка! Герой и героиня должны заняться поиском Атлантиды. Беспроигрышный сюжет: поиски исчезнувшей цивилизации на фоне зарождающейся большой любви… Или нет! Зарождение большой любви на фоне поисков исчезнувшей цивилизации.

Но вскоре мысли о книге уходили на второй план. Какая книга?! Речь шла о настоящей, не книжной Атлантиде!

Прикрывая нетерпение скептической усмешкой и рассеяно передвигая на шахматной доске слона, Генри снова пытался вызвать Уэлша на разговор:

– Я всё же не пойму, профессор, к чему вся эта таинственность? Совсем простой вопрос: что имеет наша поездка к поискам Атлантиды? Если уж мы с вами невольные компаньоны, зачем делать тайну из такой мелочи? Вы намерены искать Атлантиду в Аризоне?

– Не саму Атлантиду, а указание на неё, и вы можете мне в этом помочь.

– Я?

– Именно! Но, к сожалению, вы не хотите этого делать.

– Каким образом я могу помочь?

Профессор проницательно глянул на Генри, возвращая разговор в прежнее русло:

– Расскажите мне то, о чём умалчиваете.

– Поверьте, профессор, в каньоне только пирамида ацтеков и никаких намёков на Атлантиду. – Пожав плечами, Генри снял с доски чёрную резную фигурку. – Пожалуй, я заберу вашего коня.

Профессор перегнулся через стол, доверительно заглядывая в глаза молодого человека:

– Ладно, тогда будем говорить только о пирамиде. Вспомните, откуда ударил разряд молнии, убивший Чёрного Джексона?

– Вы даже это знаете, – опешил Генри, сам не заметив, что этим своим опрометчивым восклицанием, практически признал, что многое скрывает от профессора. Он раздражённо бросил на стол коня. – Мистер Хэлфорд не только читает чужие дневники, он ещё пересказывает их содержание другим людям.

В своём дневнике Генри описал все свои приключения, не упомянув лишь о камнях Кецалькоатля и соответственно урезав историю с Акирой. Камни казались ему такими опасными, что он не решился доверить историю о них даже дневнику. В первый день путешествия ему казалось, что Хэлфорд и есть один из тех людей, которые, по словам сенатора, рано или поздно должны были прийти за камнями, но банкир интересовался только сокровищами и Генри отбросил тогда свои подозрения. Теперь после слов Уэлша опасения возникли вновь.

– Вы, конечно, можете молчать, – отвлёк его от мыслей профессор, – но те вопросы, которые я вам задаю, имеет непосредственное отношение к поискам Атлантиды.

Генри глянул на него с подозрением, но отнекиваться уже не было смысла, и он, глядя в окно, с неохотой признал:

– Мне показалось, что молния упала не с неба, а родилась где-то над храмом, стоящим на вершине пирамиды.

– Вы уверены?

– Я не могу быть уверенным. Многое из того, что произошло в каньоне, я не помню – был под воздействием очень сильного индейского снадобья, а то, что помню – всё как в тумане.

Поезд остановился на какой-то станции и, Генри, отвлёкшись от разговора, с дрожью в сердце увидел на фронтоне дощатого станционного здания надпись “WILCOX”. В названии была грубо от руки и другой краской дорисована вторая буква “L”.

Когда Генри после первого своего посещения Аризоны возвращался в Нью-Йорк, пришлось долго стоять на этой станции, ожидая встречного поезда. Тогда Генри и услышал от кого-то из пассажиров историю о том, что городишко этот назван в честь бравого генерала Уилкокса, воевавшего в этих местах с индейцами, но при оформлении документов название города написали с одной буквой “L” в то время, как в фамилии генерала их две. С тех пор кто-то из привередливых горожан нет-нет, да и дорисует ещё одну букву.