Причина для столь бурного выражения всеобщего восторга, несомненно, была весьма значительной. Дело в том, что вот уже целый месяц мы питались исключительно гречкой. На завтрак, обед и ужин. Вероятно, какие-то умные головы то ли на Земле, то ли где-то еще все перепутали, а в результате предыдущий груз продовольствия практически на сто процентов оказался состоящим из этого замечательного и, несомненно, очень вкусного и питательного продукта.
Может быть, кто-то воображает, что ничего страшного не произошло. Подумаешь, мол, какая ерунда — всего лишь гречневая диета. Не на всю же оставшуюся жизнь, а только на месяц. Что ж, в таком случае рекомендую попробовать, не пожалеете.
Вот и Аврелий наш, помнится, лишь слегка пнул ногой один из целой кучи одинаковых пластиковых пакетов, а затем пожал плечами и спокойно произнес: «Ничего, переживем. И не такое переживали.» После чего сразу же удалился в свою келью. Признаться, я и сам тогда не смог по достоинству оценить весь масштаб постигшей нас трагедии. И только командир смотрел на развороченные коробки крайне задумчивым и слегка встревоженным взглядом. Что ж, ему положено, поскольку из нас троих он самый опытный.
Спустя неделю смотреть на гречку не мог уже никто. Даже Марк ковырял ложкой с унылым видом, демонстрируя полную покорность судьбе. Даже командир… А уж через две недели…
Но не будем о плохом, рано или поздно оно все-таки заканчивается. Как, впрочем, и хорошее.
Вот и наше испытание гречкой, судя по всему, подошло к концу. Ну как же не радоваться столь знаменательному событию! Воображение сразу же принялось рисовать упоительные картины наполненных супами и борщами глубоких тарелок, наваленных грудой на металлическом блюде кусках жареного мяса, источающих сногсшибательные ароматы… самые разнообразные салаты и гарниры… э-эх, да что там… картошку во всех видах…
И главное, никакой гречки.
И вот тут-то не на шутку разыгравшиеся гастрономические фантазии оказались безнадежно порушены самым негуманным образом. Мариночка буквально огорошила нас сообщением, что вместе с продуктами нашу станцию намерены осчастливить своим присутствием целых два стажера.
Сначала мы просто ничего не поняли.
Какие стажеры? Откуда? Сто лет как на станцию «Афродита-2» не ступала нога ни одного стажера. Ну ладно, не сто, чуть меньше… Судя по всему, последним стажером здесь много лет назад был я сам… И что теперь прикажете с ними делать?
Я в замешательстве смотрел на командира, не без оснований полагая, что все счастье от общения с новоприбывшими обрушится исключительно на мои хрупкие плечи. И, конечно же, не ошибся. Не у Аврелия же им стажироваться…
— Да не расстраивайся ты так, — сказал командир, по-отечески обнимая меня и заглядывая в глаза. — Может, они не такие уж и страшные. Вспомни себя… Ну, покажешь им своего Федота… научишь работе с ловушками… еще что-нибудь этакое. Много ли им надо? Получить приличную оценку и забыть Венеру как страшный сон.
Успокоил… А то, что моя собственная программа при этом полетит ко всем чертям, — про это ты, конечно, не подумал. Как и про то, что упомянутая программа — единственный весомый аргумент для нашего обожаемого Управления планетарных исследований в пользу самого существования станции «Афродита-2».
Ну почему страдать должны именно мы? Если уж на то пошло, то чем хуже та же «Афродита-1» всего в паре тысяч километров к западу от нас? Так нет же, как нарочно…
Встречать их я не пошел. В конце концов, в мои обязанности подобная демонстрация вежливости определенно не входит. Можно гарантировать, что до окончания курса стажировки мы еще успеем как следует надоесть друг другу. И потом, должен же кто-то обеспечить захват капсулы гравитационными полями и ее мягкую посадку точно в жерло приемного колодца. Правда, обычно эта процедура выполняется автоматически, но только не в этот раз. В сложившихся обстоятельствах груз продовольствия представлял для экипажа «Афродиты» такую ценность, что не проследить за его сохранностью было выше сил человеческих. В самом деле, нужно же убедиться в том, что контролирующие спуск автоматы не дали сбой, и наши долгожданные продукты не канули в огненную пучину под нами, а доставлены точно по адресу в целости и сохранности. А что касается пассажиров… да что с ними сделается. К тому же их ценность по сравнению с продуктами — величина, определенно стремящаяся к нулю. По крайней мере для меня. Шутка.
Любой сторонний наблюдатель сразу же отметит чрезвычайную схожесть нашей станции с самым обыкновенным поплавком, которым по сути она и является. Правда, плаваем мы не по поверхности какого-то неведомого водоема, а над облаками, на высоте порядка пятидесяти километров, где температура и давление близки к земным и не слишком сильно досаждают кислотные осадки. Однако, конструктивные особенности станции позволяют ей совершать нырки прямо в глубь сернокислых облаков, снижаясь до высоты тридцати километров над поверхностью, хотя и на весьма непродолжительное время. Например, когда возникает необходимость принять очередную посылку от работающего на поверхности Федота.
Действительно поплавок…
Непомерно раздутый верхний ярус с командным пунктом и жилыми помещениями, рассчитанными на экипаж из пятнадцати человек. Затем значительно более узкая средняя часть с ангарами, мастерскими, системами жизнеобеспечения, а главное — баллонами с гелием, обеспечивающими положительную плавучесть. И наконец, длинная, уходящая далеко вниз, сужающаяся штанга с противовесом на конце, в качестве которого выступает компактный ядерный реактор, питающий энергией весь комплекс.
А на самой макушке жилого яруса, прямо по центру, — жерло приемного колодца, в обычном состоянии закрытое глухим мембранным затвором, но по случаю прибытия гостей распахнутое прямо в неласковые грязно-оранжевые небеса. Чем-то неуловимым напоминающее разверстую алчную пасть, готовую вот-вот бесследно поглотить ничего не подозревающую невинную жертву. И моя задача как оператора — проследить, чтобы жертва не смогла избежать своей участи ни при каких обстоятельствах.
Так… посмотрим, что у нас на радаре. Ага, вот она, капсула, стремительно приближается с юго-запада. Высота, скорость… в пределах допустимого и продолжает снижаться. А о чем говорит курсограф?.. Что ж, похоже, все в порядке, наши траектории пересекутся уже через пять… нет, даже четыре с половиной минуты. Самое время начать перехват.
Есть! Включился контролирующий автомат, теперь капсула наверняка никуда не денется, придет по направляющему радиолучу как миленькая. Окончательно погасим скорость, а затем спеленаем гравитационными полями как младенца и аккуратно уложим прямо в пасть… э-э-э… в колыбель приемного колодца. Вот так…
Мягкий толчок, и плавное раскачивание станции из стороны в сторону. Очень неприятное ощущение, надо сказать. Словно и в самом деле находишься внутри поплавка, неожиданно угодившего в водоворот… Или нет, скорее, поплавка, который непрерывно теребит нахальный прожорливый малек. Каждый раз у нас такое, и все равно, привыкнуть невозможно. Остается лишь утешаться мыслью о том, что обычно болтанка заканчивается довольно быстро… Ну вот, так и есть, штатно отработали гасители качки и, наконец, можно снова почувствовать себя крепко стоящим на ногах человеком.
* * *
Стажеры мне не понравились сразу. Самоуверенность наружу так и прет, да и физиономии, надо сказать, исключительно нахальные. Озираются по сторонам с таким видом, словно имеют на то полное право. Ни следа смущения или, хотя бы, элементарного уважения к хозяевам.
Впрочем, возможно я к ним не совсем справедлив. Возможно. Но посудите сами, как можно относиться к тем, кто вольно или невольно стал причиной приостановки, если не полного срыва, твоей собственной, тщательно продуманной программы? Средства на которую пришлось выбивать буквально с боем. А?.. Вот то-то и оно.
— Знакомьтесь, — натужно улыбаясь, произнес командир, Михаил наш Александрович, пропуская новоприбывших стажеров в центральный пост. — Николай Соловьев, руководитель научной программы. Поступаете в полное его распоряжение.
