– Победа, – очень тихо произнес он по-испански, при этом губы его презрительно изогнулись, и он на босых ногах неслышно перешел на другую сторону двери.

– Для тех, кто ее заслуживает, – быстро и прерывисто откликнулся кто-то из-за двери. Ответную часть пароля произнес женский голос.

Энрике отодвинул двойной засов и открыл дверь левой рукой, не выпуская кольта из правой.

В темноте на пороге стояла девушка с корзинкой. На голове у нее был повязан платок.

– Привет, – сказал Энрике, закрыл дверь и задвинул засов. В темноте он слышал ее дыхание. Он взял корзинку и похлопал девушку по плечу.

– Энрике, – сказала она.

Он не мог видеть выражения ее лица и того, как сияли ее глаза.

– Пойдем наверх, – сказал он. – Там, на улице, кто-то следит за домом. Он тебя видел?

– Нет, – сказала она. – Я прошла через пустырь.

– Я тебе его покажу. Пошли на террасу.

Они поднялись наверх, Энрике нес корзинку. Он поставил ее на пол возле кровати, подошел к краю террасы и посмотрел вниз. Негр в шляпе с узкими полями и плоской тульей исчез.

– Итак, – тихо сказал Энрике.

– Что – итак? – спросила девушка, взяв его за руку и тоже выглянув на улицу.

– Итак, он ушел. Что ты принесла поесть?

– Прости, что тебе пришлось просидеть здесь целый день одному, – сказала она. – Глупо было ждать темноты. Я весь день хотела прийти.

– Глупо было вообще выбрать такое место. Меня еще до рассвета высадили с лодки, привели сюда, в дом, за которым ведется наблюдение, и бросили, сказав пароль, но не оставив еды. Паролем сыт не будешь. Не следовало приводить меня в дом, за которым наблюдают по каким-то иным причинам. Только кубинцы могут такое придумать. Но в былые времена нас, по крайней мере, кормили. Как ты, Мария?

Она поцеловала его в темноте, горячо, в губы. Он почувствовал упругость ее пухлых губ и дрожь, пронизывавшую ее тесно прижавшееся к нему тело, и тут резкая боль ножом вонзилась ему в поясницу.

– Ай-ай! Осторожней.

– Что такое?

– Спина.

– Что с твоей спиной? Ты ранен?

– Увидишь, – сказал он.

– Покажи сейчас.

– После. Мы должны поесть и убраться отсюда. А что тут прячут?

– Кучу всего. То, что осталось после апрельского поражения. И что нужно сберечь на будущее.

– Отдаленное будущее, – уточнил он. – Они знали, что за домом следят?

– Уверена, что нет.

– Так все-таки что здесь?

– Винтовки в ящиках. Упакованные боеприпасы.

– Сегодня же ночью все нужно вывезти, – сказал он с набитым ртом. – Годы работы предстоят, прежде чем все это понадобится снова.

– Тебе нравится escabeche[98]?

– Очень вкусно. Иди, сядь рядом.

– Энрике, – сказала она, садясь и тесно прижимаясь к нему. Положив одну руку ему на бедро, другой она нежно поглаживала его по затылку. – Мой Энрике.

– Прикасайся ко мне осторожно, – сказал он, продолжая жевать, – со спиной у меня плохо.

– Ты рад, что вернулся с войны?

– Я об этом не думал, – сказал он.

– Энрике, а как Чучо?

– Погиб под Леридой.

– А Фелипе?

– Убит. Тоже под Леридой.

– А Артуро?

– Убит под Теруэлем.

– А Висенте? – спросила она бесцветным голосом, теперь обе ее ладони покоились на его бедре.

– Убит. На дороге в Селадас, во время наступления.

– Висенте – мой брат. – Она убрала ладони с его ноги и сидела теперь оцепеневшая и отрешенная.

– Я знаю, – сказал Энрике. Он не переставал есть.

– Он – мой единственный брат.

– Я думал, ты знаешь, – сказал Энрике.

– Я не знала, и он мой брат.

– Мне очень жаль, Мария. Мне следовало сказать тебе это как-то по-другому.

– Он действительно мертв? Ты это знаешь наверняка? Может, просто значится в списках убитых?

– Послушай. В живых остались только Рогельо, Басилио, Эстебан, Фело и я. Остальные убиты.

– Все?

– Все, – сказал Энрике.

– Я этого не переживу, – сказала Мария. – Энрике, пожалуйста… я не переживу.

– Бессмысленно это обсуждать. Они мертвы.

– Дело не только в том, что Висенте мой брат. С гибелью брата я могла бы еще смириться. Но это же цвет нашей партии.

– Да. Цвет партии.

– Дело того не стоило. Оно погубило лучших.

– Нет, стоило.

– Как ты можешь так говорить? Это преступно.

– Нет. Дело того стоило.

Она плакала, Энрике продолжал есть.

– Не плачь, – сказал он. – О чем нам следует думать, так это о том, что мы должны делать, чтобы заменить их.

– Но он мой брат. Ты что, не понимаешь? Мой брат.

– Мы все – братья. Одни мертвы, другие еще живы. Нас отослали домой, чтобы остался хоть кто-то. Иначе не было бы никого. И теперь мы должны работать.

– Но почему все они погибли?

– Наша дивизия атаковала на переднем крае. Там тебя либо убивают, либо ранят. Все, кто вернулись, ранены.

– Как погиб Висенте?

– Он перебегал дорогу, и его скосило пулеметной очередью из фермерского дома справа. Из него простреливалась вся дорога.

– Ты там был?

– Да. Я командовал первой ротой. Мы наступали справа от них. В конце концов мы взяли этот дом, но на это потребовалось время. Там было три пулемета. Два в доме и один на конюшне. Трудно было подойти близко. Пришлось ждать, пока прибудет танк и расстреляет дом прямой наводкой через окно, чтобы мы могли захватить их последний пулемет. Я потерял восьмерых. Слишком много.

– Где это случилось?

– Селадас.

– Никогда не слышала.

– Конечно, – сказал Энрике. – Славы нам эта операция не принесла. Никто о ней никогда и не узнает. Именно там погибли Висенте и Игнасио.

– И ты говоришь, что это оправданно? Что такие люди, как они, должны умирать в чужой стране из-за проваленной операции?

– Чужих стран не существует, Мария, если люди там говорят по-испански. Неважно где ты умираешь, если умираешь за свободу. В любом случае живые должны жить, а не умирать вместе с погибшими.

– Но ты подумай о тех, кто умер, далеко от дома, в проигранных боях.

– Они шли туда не умирать. Они шли сражаться. То, что они погибли, – несчастный случай.

– Но неудачи! Мой брат погиб в провалившейся операции. Чучо погиб в провалившейся операции. Игнасио погиб в провалившейся операции.

– Это частность. Иногда мы получали задание сделать невозможное. И многое из того, что казалось невозможным, мы делали. Но иногда фланг не поддерживал атаку. Иногда не хватало артиллерии. Иногда нам приказывали атаковать недостаточными силами – как при Селадасе. Такое часто кончается неудачами. Но в целом это неудачей не было.

Она промолчала, он закончил есть.

Ветер, шевеливший листву, свежел, на террасе стало холодно. Он сложил тарелки в корзинку и вытер рот салфеткой. Потом тщательно вытер руки и обнял девушку за плечи. Она плакала.

– Не плачь, Мария, – сказал он. – Что случилось, то случилось. Мы должны думать о том, что делать дальше. Дел много.

Она ничего не ответила, в свете уличного фонаря он видел, что она смотрит прямо перед собой.

– Пора кончать со всей этой романтикой. Этот дом – пример такой романтики. Мы должны остановить террор. В дальнейшем мы должны действовать так, чтобы никогда больше не попасть в ловушку революционного авантюризма.

Девушка по-прежнему молчала, а он смотрел на ее лицо, которое вспоминал все эти месяцы, как только появлялась возможность мысленно отрешиться от работы.

– Ты говоришь как по писаному, – сказала она. – Не по-человечески.

– Прости, – сказал он. – Просто это урок, который я хорошо усвоил. И знаю, что это должно быть сделано. Для меня это реальней, чем все остальное.

– А для меня нет ничего реальней погибших, – сказала она.

– Мы чтим их память. Но не они важны.

– Опять как по писаному, – рассердилась она. – У тебя вместо сердца – книга.

– Мне жаль, Мария. Я думал, ты поймешь.

– Все, что я понимаю, – они мертвы, – сказала она.