Дороти. Тогда, может, поспим, мой красавец, мой великан? Буран мой снежный.
Филип. Скоро рассвет, и я прихожу в себя.
Дороти. Пожалуйста, постарайся уснуть.
Филип. Слушай, Бриджес, я еще кое-что скажу. Уже почти рассвело.
Дороти (с придыханием). Да, дорогой?
Филип. Если ты хочешь, чтобы я заснул, Бриджес, тресни меня по голове молотком.
ЗАНАВЕС
КОНЕЦ ВТОРОГО АКТА
Действие третье
Явление первое
ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ: Пять дней спустя. Вторая половина дня в тех же смежных номерах – сто девятом и сто десятом – отеля «Флорида». Декорации те же, что в третьем явлении второго действия, но дверь между комнатами открыта. Плакат надорван внизу. В номере Филипа на прикроватной тумбочке – ваза с хризантемами. У стены, справа от постели, стоит этажерка с книгами. На креслах – покрывала из кретона. На окнах – занавески из того же кретона. Кровать застелена покрывалом. Вся одежда аккуратно развешана на плечиках. Петра убирает в шкаф три пары ботинок Филипа, вычищенных до блеска. Дороти в соседнем, сто девятом, номере примеряет перед зеркалом накидку из черно-бурой лисы.
Дороти. Петра, пожалуйста, подойди!
Петра (убрав ботинки, распрямляется во весь свой малый старушечий рост). Да, сеньорита! (Направляется через коридор к настоящей двери в сто девятый номер и, постучавшись, входит.)
Петра (прижимает руки к груди). Ой, сеньорита, как же красиво!
Дороти (оборачивается через плечо, смотрится в зеркало). Что-то не то, Петра. Даже не знаю что, но что-то они не то сделали.
Петра. Очень красиво, сеньорита!
Дороти. Нет, что-то с верхней частью воротника. А я не так хорошо говорю по-испански, чтобы объясниться с этим бестолковым меховщиком. Вот бестолочь!
Из коридора доносятся шаги. Это Филип. Он открывает дверь сто десятого номера и озирается. Снимает кожанку и бросает ее на постель, потом снимает берет и швыряет его на вешалку в углу. Тот падает на пол. Филип садится в кресло, накрытое кретоновым покрывалом, снимает ботинки, с которых стекает грязь, и оставляет их посреди комнаты. Идет к кровати, берет свою кожанку и не глядя швыряет ее на кресло. Растягивается на постели, вытаскивает из-под покрывала подушки, кладет их горкой себе под голову и включает светильник. Наклонившись, открывает двойные дверцы тумбочки, достает бутылку виски, наливает немного в стакан, которым было аккуратно накрыто горло графина с водой, и добавляет воды. Взяв стакан в левую руку, тянется к этажерке за книгой. Откидывается обратно, потом пожимает плечами и неудобно ерзает. Наконец вытаскивает из кобуры, пристегнутой к поясу, пистолет и кладет его рядом с собой на покрывало. Сгибает ноги в коленях, делает первый глоток и погружается в чтение.
Дороти (из смежной комнаты). Филип, Филип, дорогой!
Филип. Да.
Дороти. Пожалуйста, подойди.
Филип. Нет, милая.
Дороти. Я хочу тебе кое-что показать.
Филип (не отрываясь от книги). Неси сюда.
Дороти. Как скажешь, дорогой.
В последний раз осматривает себя в зеркале. Накидка ей очень к лицу, и с воротником, разумеется, все в порядке. Она входит в комнату с гордым видом и кружится в накидке – грациозно, плавно, как настоящая манекенщица.
Филип. Где взяла?
Дороти. Купила, дорогой.
Филип. На что?
Дороти. На песеты.
Филип (холодно). Очень мило.
Дороти. Тебе не нравится?
Филип (разглядывая накидку). Очень мило.
Дороти. Что-то не так, Филип?
Филип. Ничего.
Дороти. Разве тебе совсем не хочется, чтобы я наряжалась?
Филип. Это уж твое личное дело.
Дороти. Но, дорогой! Она обошлась очень дешево. Всего по тысяче двести песет за шкурку.
Филип. Столько платят в Интернациональной бригаде за сто двадцать дней службы. Давай посчитаем. Это целых четыре месяца. Не помню, чтобы кто-нибудь столько продержался и его бы не подстрелили… возможно, насмерть.
Дороти. Но, Филип, твоя бригада здесь ни при чем. Я купила песеты в Париже, по полсотни за доллар.
Филип (холодно). Что ты говоришь?
Дороти. Да, дорогой. И если мне захотелось мехов, почему я должна без них обходиться? Кто-то же должен покупать эти лисьи шкурки. Иначе зачем их вообще продают – тем более всего по двадцать два доллара за штуку?
Филип. Изумительно. И сколько здесь шкурок?
Дороти. Примерно дюжина. Ну перестань, Филип.
Филип. Надо же, как можно на войне-то нажиться. Как ты провезла свои песеты?
Дороти. В жестянке из-под крема «Мум».
Филип. «Мум»? А, ну да. «Мум». Подходящее слово. И что, этот «Мум» перебил их запах?
Дороти. Не строй из себя ходячую честность, ты меня пугаешь.
Филип. Может, я и есть ходячая честность – в том, что касается экономики. Не думаю, что твой «Мум», или чем вы, дамочки, мажетесь – «Амолин», что ли? – отбелит следы черной биржи.
Дороти. Если будешь продолжать в том же духе, я тебя брошу!
Филип. Отлично!
Дороти направляется к выходу, но в дверях оборачивается и умоляюще произносит:
Дороти. Ну прекрати, пожалуйста. Будь умницей и порадуйся, что у меня такая красивая накидка. А знаешь, о чем я думала, когда ты пришел? О том, чем бы с тобой сейчас занимались в Париже.
Филип. В Париже?
Дороти. Теперь как раз начинает смеркаться, мы встречаемся в баре «Ритц», и на моих плечах – эта накидка. Я жду тебя. И вот появляешься ты – в двубортной шинели гвардейца, сидящей в обтяжку, в котелке и с тросточкой.
Филип. Ты опять начиталась этих американских журналов, «Эсквайр». Знаешь, их ведь не читают, там нужно только картинки рассматривать.
Дороти. Ты заказываешь виски с «Перье», а я – коктейль с шампанским.
Филип. Противно.
Дороти. Что?
Филип. Твои россказни. Убереги меня впредь от своих галлюцинаций, пожалуйста.
Дороти. Это просто игра, дорогой.
Филип. Значит, я больше не играю.
Дороти. Тебе же нравилось, милый. Нам было весело.
Филип. Считай, что я выбыл из игры.
Дороти. Но мы же друзья!
Филип. Ну, да. На войне с кем только не сойдешься.
Дороти. Прошу тебя, милый, хватит! Мы ведь спим вместе?
Филип. Ах, это. Да, конечно. Само собой. Что здесь такого?
Дороти. Мы ведь собираемся быть всегда вместе, веселиться и счастливо жить? Ты каждую ночь говоришь об этом.
Филип. Нет. Даже если сто тысяч лет протянем. Черт, не верь тому, что я несу по ночам. Ночами я вру как сивый мерин.
Дороти. Отчего же все не может быть так, как ты говоришь по ночам?
Филип. Видишь ли, я ввязался в такое, что уже никогда не смогу быть с кем-то вместе, веселиться и счастливо жить.
Дороти. Но почему?
Филип. Во-первых, насколько я разобрался, на это просто не остается времени. Во-вторых, это кажется мелочью по сравнению с множеством более важных дел.
Дороти. Но ты же ничем не занят!
Филип (чувствует, что говорит лишнее, тем не менее продолжает). Нет. Но когда все закончится, мне пропишут дисциплинарный курс для избавления от усвоенных здесь анархических привычек. Наверное, меня снова пошлют работать с пионерами или еще куда.
Дороти. Ничего не понимаю.
